Иван Демидов: Русскому народу необходимо поставить себе цель

Сегодняшний гость портала «Евразия» - бывший главный редактор православного телеканала «СПАС», а ныне координатор «Молодой Гвардии» по идеологии и политработе, координатор «Русского проекта» партии «Единая Россия» Иван Иванович Демидов. Но большинству телезрителей Иван Демидов известен как один из создателей нового российского телевидения, эпоха которого началась с момента падения Советского Союза, и которая открыла новые, до этого немыслимые возможности телеэфира. О своём жизненном и идеологическом пути, о своих убеждениях, о своих сомнениях Иван Демидов и рассказывает в предлагаемой беседе. 

- Как произошло ваше первое появления на телевидении? Что это было за время, какие были настроения у людей в момент, когда формировались зачатки нового телевидения? 

Это были революционные времена, которые совпали с нашими личными лучшими временами, временем молодости и подъёма, и поэтому было неудержимое желание сделать что-то новое, вообще сделать, даже не отдавая себе отчёт – лишь бы не так, как было. Эта система отрицания, особенно в молодости, замечательно работает, скорее даже на подсознательном уровне. И поскольку время к этому располагало, то нас просто вынесло наверх.

 

Нам было очень просто работать – с одной стороны – огромное желание, с другой - принцип отрицания: лишь бы не так, как было, - я уж повторюсь. Доходило до смешного: мы с Андреем Разбашом, будучи режиссёрами «Взгляда», сажали в студию Сашу Любимова, Влада Листьева и Димку Захарова в майках - лишь бы в не в пиджаках, и лишь бы не за столом. Или я заставлял ведущих играть в теннис, потом нам ужасно хотелось наполнить студию водой - в общем, лишь бы не так, как обычно, не так, как раньше. 

Что же касается идеологической и общественной истории, мне кажется, что это был период растерянности; ожидания перемен, весны, но с неким таким авитаминозом. Поэтому все наши гормональные истории выплеснулись в программу «Взгляд», которая как в воронку втянула в себя некие ожидания общества. Я всегда вспоминаю теперь уже понятную по-человечески растерянность членов Политбюро, которые встречались с нами и не понимали, что происходит, то есть нас можно было прихлопнуть за пять секунд, но они уже этого для себя не представляли, ни у кого не было на это воли. И когда Захаров на приёме министра обороны начал доказывать маршалу Язову, что всё не так у нас в армии, тот даже как-то растерялся от такой наглости, от ощущения полной своей беспомощности перед тем, что происходит, - что с этим можно сделать? 

Для людей, которые принимали решения в государстве, мы стали каким-то кошмаром, а для народа, для зрителей мы воплотились в безумное ожидание пятницы, желание услышать хоть что-то новое, что лишний раз щёлкнет старую власть по носу. 

Свою роль играла и музыка, рок, который мы привели - «Кино», «Агата Кристи», Шевчук. Это была такая ожидаемая обществом форточка, через которую свистел ветер, и с другой стороны совершенно непонятная дыра, которая образовалась в боку у государства, у власти. 

- А вы задумывались в то время о будущем, вы строили какие-то планы и представляли себе, что в итоге должно получиться, ради чего вы всё это делаете? Что будет потом – вы думали об этом? 

Если бы мы задумывались, мы бы не сделали эту форточку. Мы были бы слишком обременены этими раздумьями. Это был не тот возраст, не то самоощущение. Тем не менее, мы точно понимали, что мы вступаем в некую новую историю, не думая, будет ли она радужная или нет, потому что главной задачей было сломать предыдущую историю. 

В то же время девяносто пять процентов телевизионных профессионалов к 1987 году не видели ни одной зарубежной программы, понимаете, что это такое? То есть всё с нуля было рождено. Я помню, как первый раз Любимов сказал: «Знаете, есть такие программы на Западе, называются ток-шоу». Он нам на пальцах объяснил, что это такое. Мы с Разбашем сделали эту студию. И когда встал вопрос, как назвать, я предложил – хорошее же название – «Ток-Шоу». Саша говорит: это жанр. Какая разница: жанр – не жанр, у нас же ещё ничего не было. Первая программа, которая называлась «Ток-Шоу», вышла во «Взгляде» и только потом, прогуливаясь по телевизионным компаниям Америки и Франции, я посмотрел, что это такое на самом деле, и надо сказать, что мы сделали не то, что не хуже, а при наших российских условиях даже лучше. 

- У вас было ощущение, что вы участвуете в историческом процессе, то есть как-то влияете на историю, и что будущее страны, государства, идеологии, народа в какой-то степени зависят от того, что вы сейчас делаете? Что ваша работа влияет на власть, на общество? 

Да, это ощущение было. Наша первая программа называлась «Молодёжная информационно-развлекательная программа». Самое смешное для нас было в субботу получать по башке за пятничный эфир, насчёт которого мы откровенно обманывали руководство: мы давали не те вёрстки, которые были в эфире. Сколько раз «Взгляд» снимали с эфира, а сколько его резали - это отдельная песня. Но каждый раз мы в наглую обманывали. Мы говорили, что этого гостя не будет, а он приходил, мы говорили, что этого сюжета не будет, а он был. Поскольку у нас был прямой эфир, они пробовали ставить эдакие полицейские кордоны, отсматривать пытались. Но пока они отсматривали одно, мы давали другое. 

Мы уже тогда очень точно понимали, на что мы замахнулись. Это была группка молодых людей, которые пытались изменить мир и отдавали себе в этом отчёт. В то же время мы понимали, что не знаем, каким он будет дальше. Наиболее подготовленными были Саша Любимов, Дима Захаров, которые знали гораздо больше остальных и могли говорить об идеологии. 

Я даже не могу сказать, что мы отстаивали тогда – западную или не западную модели, не было какого-то отчётливого идеологического окраса. Что «макдональдс», что Шевчук – для нас всё было одинаково хорошо, потому что они взрывали и закрывали тот период. Может быть успех и был потому, что мы были такие всеядные. Мы спорили с прошлым, и общество ждало не какой-то идеологии, а обычной открытости. Обществу нужно было вобрать в себя любую новую информацию. Основные проблемы начались тогда, когда, набрав информацию, нужно стало определяться… 

- А когда наступил момент осознания, что всё: хватит безумного разгула, надо бы уже остановиться, задуматься, более избирательно ко всему подходить? 

К этому моменту «Взгляд» и закончился. Это произошло в 1992-1993 году, когда за политику серьёзно взялись политики, и когда стало понятно, что раньше мы были самостоятельной, нейтральной группой. Во-первых, мы из «Взгляда» превратились в первую частную телекомпанию «ВИД», во-вторых, политику нам закрыли. Сначала закрыли «Взгляд»: сняли всю новогоднюю программу, где Любимов, Листьев и Захаров в лагере, с овчарками в бараке. Естественно, как только мы дали знать, что мы это записали, нас просто сняли с эфира. 

После этого Влад ушёл, сделал «Поле чудес», а я через месяц после закрытия «Взгляда» сделал «Обоз». Любимов, который хотел заниматься только публицистикой, с Политковским начали делать «Взгляд из подполья», который распространялся на кассетах. Когда начались события в Литве, мы с Любимовым вылетели туда, сделали сюжет на кассете, потом с этой кассетой поехали в «Пятое колесо», к Куркову и так далее. Это был окончательный развал Советского Союза и переход в ельцинскую эпоху. Когда же, после победы Ельцина, стало понятно, что можно к чему-то вернуться, выяснилось, что возвращаться совсем уже не к чему. С этого, собственно, и началось буржуазное развитие российского телевидения. 

- Возникло ли тогда ощущение, что это не то, чего вы хотели? То есть вы боролись против, но то, что наступило взамен - совсем не то, что вы себе представляли? 

Отчаяние, безусловно, было. Один эпизод: когда в 1993 году Гайдар раздавал оружие у Моссовета с грузовиков, чтобы штурмовать Белый дом - раздавал простым людям, всем, кто приходил, оружие просто сгружали с грузовиков - Саша Любимов был единственный, кто призывал сторонников Ельцина не выходить на улицу, не брать оружие, он говорил, что дело кончится кровью. Тогда «Останкино» было заблокировано и эфир шёл с Шаболовки. На следующий день победил Борис Николаевич Ельцин, а в «Известиях» вышла огромная статья о предателе Любимове, после чего Сашина карьера была прикрыта. 

Меня тогда восхитила позиция Любимова, но у меня на тот момент не было политических убеждений, а было какое-то ощущение серединной правды, просто ощущение, что хорошо, а что плохо - с достаточным максимализмом. Я тогда просто понял, что нужно заняться людьми, грубо говоря, профессионализироваться. 

Я выбрал себе музыку, и дальше сознательно шёл через музыку, через подъём всех стилей и направлений,. Так появился «Обоз». И такого какого-то разочарования, сожаления о том, что всё рухнуло, как это было у Любимова, у Влада, у Димки Захарова – у меня этого не было. Я тогда был ещё таким «солнечным лабрадором», мне было неприятно, но не так, как им. Мы транслировали свой «Взгляд» из подполья, а во внешний мир выходили с «Полем чудес», «Обозом», то есть группа перепрофилировалась. 

- Когда вы впервые стали задумываться о политике, о смысле идеологии? 

Дело в том, что следующий этап моей истории опять был профессиональный - создание Шестого канала, который был очень далёк от идеологии, он формировался с целью какого-то достаточно нейтрального общественного разговора с молодёжью. Создавались новые передачи, я поддержал «ОСП Студию» - это было что-то новое, потому что уже невозможно было слушать Петросяна. Я понимал, что вот это и есть настоящий юмор. «Я сама» появилась, когда я понял, что пришло время разговорить женщин. То есть я понимал, что это была профилактика общественного, человеческого. 

А потом я крестился, и потихоньку начал понимать, что весь тот потенциал умения разговаривать с людьми, умения создавать проекты, которые интересуют людей, что это не просто разговор на кухне, это не просто глянцевый журнал… И именно тогда я начал преодолевать свою чудовищную безграмотность, скорее даже животное ощущение, что где-то есть важная правда, которая мне неизвестна. 

В этой связи я всегда вспоминаю своего отца, который был функционером, промышленником, и который, с одной стороны, формально был идеологизирован, но поскольку уже давно не существовало живой идеологии, скорее существовало даже недоверие к каким-либо идеологиям вообще, то все искали какие-то смыслы в ощущениях, в литературе, в Церкви, какие-то способы прожить, условно говоря, честным человеком, сохранить себя. В этом смысле, я думаю – долго запрягать и лишь потом быстро ехать – здесь у нас в России как раз всё правильно. И у меня это так и шло - от некоего «солнечного лабрадора», живущего с восторгом от того, что надо всё менять… А потом? А дальше то что? А ради чего? Вот примерно такой был путь. 

- Как вы перестали работать на Шестом канале, и что было после этого? 

В какой-то момент стало понятно, что в любом случае Шестой канал скоро закончится. В последний год мы уже понимали, что будем его менять, потому что дальше этот «глянцевый журнал» существовать не может. Тогда был начат поиск новой позиции. Мы собирались по-прежнему обращаться к молодому поколению, поддерживать пассионариев, или как их называют на Западе – «агентов перемен» - во всех сферах и направлениях жизнедеятельности. Мы делали некий рупор неоформившейся молодёжной организации, которой не было, - а рупор уже был. Я считаю, что со всех точек зрения конец Шестого канала был неизбежен. Я поговорил со всеми участниками драмы и понял, что ни один из них ничего толком предъявить не может - ни новая команда, которая пришла с НТВ, ни Борис Абрамович Березовский, который там тогда ещё оставался. Со всеми были большие разговоры, и я понимал, что все, с одной стороны, очень устали, а с другой стороны у всех были какие-то цели, мягко говоря, неинтересные - вот этот бесконечный разрул, распил, когда нужно было встроиться в систему и в ней потихоньку играть без обозначения некоего нового пути. Все научились дружить против кого-то, никто не хотел дружить за что-то. Я понял, что судьба – если ты её не опережаешь, то она тебя подталкивает. Ваня, говорил я самому себе, себе не ври, сядь и подумай, что ты хочешь снова делать: какое-то телевидение, сделать пятнадцать программ, пристроить их на разных каналах, или снова создать канал - в этом есть смысл?

Если говорить о телевизионной истории, она была очень простая: как «Битлз» спели на пятьдесят лет вперёд все песни, так же и «Взгляд» за три года существования отработал все телевизионные направления, и дальше возникла неизбежная потребность нового содержания. И здесь я уже очень точно начал понимать, что новое содержание невозможно сделать без понимания того, а что же собственно такое люди и страна, потому что не бывает аполитичной истории, просто не бывает по определению. Игру ли вы создадите, или юмористическую передачу - она всё равно будет служить определённым идеям. Я понял, что судьба мне дала время для того, чтобы, не находясь внутри мясорубки, нащупать правильные идеологические вехи. В какой-то момент я понял, что можно, конечно, дальше бегать по кругу, но если хочешь выйти на следующий виток, надо заняться сутью. 

- Каковы особенности вашего поколения, заставшего слом эпох? 

Если говорить в очень общих чертах о нашем поколении, то мы были совершенно разные. Безусловно, были и атлантисты, и евразийцы, и те, кому по всё по барабану, и т. д. Но я всё-таки верю в некую общность людей, проживающих на одной территории в один исторический период, которым досталась своя революция. Наше поколение достаточно осмысленно знает прошлое, оно там побывало, и, в то же время, знает настоящее. Мы покрепче тех, кто знает только настоящее, и тех, кто принял только прошлое. Мы - эдакий синтез. 

И я глубоко убеждён, что пока наше поколение полноценно не реализуется в стране, мы не пустим вас, следующее поколение, объективно не пустим. Не потому, что мы будем вам закрывать возможности реализоваться, а потому, что пока мы вам не передадим свою историю, мы не пустим страну дальше. В этом нет ничего личного, это достаточно объективный процесс. 

- Период, который был дан на осмысление, на раздумья, чем-то закончился? Какими мыслями, какими новыми ощущениями? Сложилось ли у вас по итогам этого периода какое-то мировоззрение? 

Университет ещё продолжается, но уже по выбранной специальности. Я практически уже готов к созданию проектов. И если по количеству знаний я ещё не совсем готов, - да это, наверное, и не моя задача, писать теоретические трактаты, участвовать в философских спорах, - то в качестве агитатора, пропагандиста, я вполне сформировался и готов сколачивать проекты, стать мостиком по переводу настоящей идеологии в массовое сознание. А поскольку я убеждён, исходя из своего предыдущего опыта, что массовое сознание для этого уже созрело, для восприятия идей, как их обозначает Александр Дугин – радикального центра, то самое время начать их реализовывать в проектах. 

Нам с вами Богом дарована территория, и, собственно, наша с вами общественная жизнь и есть та область, где мы должны действовать, - вот это я достаточно хорошо представляю. Большинство в России сейчас не понимает, что делать дальше. Общество в некой растерянности. Мне же ясно, что теперь я обладаю достаточным количеством внутренней уверенности и достаточным количеством внутреннего понимания для того, чтобы начать эту уверенность и это понимание внедрять в массовое сознание. И безусловно, решающим фактором, некоей переломной точкой стало появление в моей жизни Александра Гельевича Дугина в том смысле, что это было очень странное появление, потому что я понимал, что мне и моему кругу друзей не хватает своего идеолога. Мне не хватало человека, который об этом уже давно написал. 

Я не собираюсь разговаривать, допустим, с Бжезинским, я ему могу только очень простыми, грубыми словами что-то ответить, потому что понимаю, что только Александр Гельевич может вести с ним диалог на равных. Это не значит, что он только этим и может заниматься, но у каждого должна быть своя специализация. Я всегда понимал, на каждом очередном витке, что мне не хватает некоего человека, идеологии, которая бы разъясняла основные моменты. И вот этот человек появился, круг в моей голове окончательно замкнулся, и не моё это всё-таки дело – спорить о сущности этой идеологии. Мы, к счастью, люди разные, но то, что постулаты у нас одни – это безусловно. И я понимаю, как экранизировать через телевизионные формы то, о чём написаны его труды. 

- У Дугина долгое время существовала обратная проблема – отсутствие перевода того, что он написал в своих трудах, в доступный для масс формат… Можно ли здесь говорить о возникновении некой взаимодополняемости?

 

Мне кажется, что иногда на этом пути действительно возникают некие периоды отчаяния. Вот я, условно говоря, всё время работал на земле, а он всё время писал, условно говоря, в небо. И задача не в том, чтобы я начал писать в небо, а он работать на земле. Задача – просто встретиться. Потому что я точно понимаю, как человек, в этом смысле, от земли, что без того, что сделал Александр Гельевич, невозможно что-то осмысленно делать, сбивать доски и клинья, а из разговора с ним стало понятно, что и он понимал, что наступает следующий период, когда всё, что сделано мыслителями, необходимо внедрять в непосредственный процесс жизни. Кстати, эта встреча показала мне, что и я два года назад выбрал верный путь, поступил в правильный университет. 

- Как вы пришли к теме Православия на телевидении? У вас уже на ТВ-6 много времени этому уделялось, например, программы Ивана Охлобыстина о Православии…  

Однажды, когда Саша Гордон, который тоже начинал на Шестом канале, отметил тот факт, что в России храмы строят чиновники, Петя Толстой повернулся к нему и спокойно сказал: «Саня, они столько разрушили, что пускай теперь строят, ничего страшного». Действительно, тема Православия на ТВ-6 в какой-то момент стала одной из главных, появились программы Охлобыстина и т. д. Это вообще отдельная тема - наша работа с православным телевизионным агентством, которым тогда руководили Володя Желонкин и Андрей Писарев, нынешний генеральный продюсер Третьего канала. Они тогда создали впервые жанр православного телевещания, и я понимал и разделял их задачу, потому что задача звучала так – вывести Русскую Православную Церковь из информационного гетто. И в этом смысле мы свою задачу выполнили. Наша работа закончилась тем, что уже под самый занавес ТВ-6 мы (я в качестве ведущего) сняли программу «Как жить по православному» - 12 выпусков, которые мы на канале и показали. 

- Вы сказали, что с самого начала обращались к молодому поколению. Как сейчас обстоит с этим дело? 

Мы уже тогда были рупором некой потенциальной молодёжной организации, которой в действительности ещё не было, хотя она уже тогда была более чем ожидаема. Все понимали, что её надо делать, и сегодня мы её делаем. Я считаю, что молодёжная политика в целом - это очень важный фактор. Мне очень интересна позиция власти по отношению к молодому поколению, все эти заклинания, а иногда, может быть, даже честные и искренние встречи нашего президента с молодыми людьми. Однако, целый аппарат правительства, который у нас занимается молодёжной политикой, на мой взгляд исходит из принципа «Что я, молодёжь не знаю? Что я, телевизор не смотрю?» Вот оттуда они, похоже, и черпают основные идеи по работе с молодёжью. Или от своих детей, которые, видимо, им мало что рассказывают. И мне кажется, что эта позиция власти очень непродуктивна. 

Я ни в коем случае не за организованность, не за претворение каких-то компрометирующих вещей, как, например, «Идущие вместе». Но по крайней мере должен быть какой-то внятный интерес, потому что они, аппаратчики, как-то бездумно пропускают потенциал. Ведь в промежутке между 25 и 36 годами, так, очень условно, сейчас находится до 40% населения городов в России, в промежутке между этими годами находится всё среднее звено силовых структур – командиры рот, капитаны и лейтенанты милиции, я уж не говорю, что можно подсчитать, сколько денег в этом промежутке у людей, а они наивно думают, что они просто станут их наследниками по их линии. 

Мне кажется, что это очень наивное ощущение, что они просто встроятся в эту структуру. Ведь на праздники они всё-таки собираются по этой горизонтали, эта молодёжь, а не со своими вертикалями Газпрома, телевидения или с генералами. Это невнимание и заталкивание в какую-то такую странную штуку будет обращаться в то, что всё это произойдёт без них. Сейчас молодёжь уже начинает потихоньку цинично их использовать, по схеме: хорошо? - хорошо, - мы покивали, - встроимся, действительно, от вас нужны власть и бабки, ладно, до свидания, очень интересно вы говорите, очень! Ой, какая мысль хорошая! – это раз, а во-вторых, нам надо будет тогда обращаться в том числе и к неким радикальным позициям. Что же? Если вы не занимаетесь, значит, займутся другие. Или она сама собой займётся. Но тогда не удивляйтесь, - а мы-то думали, что у нас всё хорошо: он ко мне приходит, всё время отчитывается, в офисе не работает. Потом я вижу его избитого фанатами «Спартака»… 

- Избитого на азербайджанском рынке… 

Да, и все эти наивности – а мы тут введём западные корпоративные дýхи - ага, введут они корпоративные дýхи! 

- Да, уже много ввели за годы реформ! 

Введёшь тут, у нас, в России, в новом поколении корпоративный дух, - типа, давайте, мы все вместе …Просто ахинея! 

- На сегодняшний момент вы уже можете как-то определить своё мировоззрение, свою идеологию, свои взгляды – они какие? 

Я бы сказал так: существенным частью моей идеологии является то, что я - оцерковленный православный человек. Второе - исходная или, если хотите, существенная часть – а для меня это не просто графа в автобиографии, или в объективке, - пользуясь вновь приобретёнными знаниями, я могу сказать, конечно, что я убеждённый евразиец. И третье – это, пожалуй, то, что – не знаю, как правильно и в каких терминах это определить, но пользуясь дугинской интерпретацией, я наверное радикальный центрист. Но больше центрист: то есть мне интересно созидать, а не разрушать, или бить. Я здесь скорее определяю свою технологическую позицию, потому что у меня нет некоего желания вступать в споры, в битвы, на это уходит огромное количество сил. Мне проще вырастить ещё поколение телевизионных людей… 

- То есть прикладная какая-то функция… 

Я отдаю себе отчёт в меру сил, но тем не менее, я понимаю, что я эдакий миротворец: собрать и вести, точно понимая, как определить обязанности, как предложить интересные истории, как что-то вместе сделать. Вот что-что, а собирать вместе – это моё. Во-первых, я хочу, во-вторых, достаточно много и часто у меня получалось. Если это можно считать идеологией – это и есть моя идеология. 

- Интересно было бы услышать, как русский человек, как вы для себя определяете понятие «национализм»? Вокруг этого понятия ходит много споров, разговоров, различных трактовок, кто-то этот термин демонизирует, кто-тонаоборот превозносит - как вы это ощущаете? 

Я бы сказал так: во-первых, я стараюсь не употреблять этого слова, потому что мы слишком много навешали на него.  

- Дискредитировали… 

Оно настолько «завешано», и не только нами, но и до нас. Я понимаю, что я русский человек, но я не понимаю, вокруг чего здесь можно спорить. Я с трудом представлю себе человека, который придёт и скажет - а я татарин. Я скажу – ну, замечательно! А дальше-то что? А кто-то придёт и скажет – а я еврей. Дальше что? Мы сейчас по этому поводу будем говорить, но я искренне не понимаю, клянусь, искренне не понимаю этой тематики. Я не настолько наивен, чтобы не понимать, что она не живёт в мире и не становится периодически какой-то провокационной штукой, но моя позиция такова, что те, кто делает её провокацией, в любом направлении – делают её позицией разрушительной. 

- Потому что на самом деле никакой почвы для национализма, для диструкции, для разрушения нет, всё это искусственно привнесённое… 

Я бы так сказал из того, в чём я пожил: наверное, было не то, что смешным, но достаточно корявым желание сделать из нас советского человека. Трактовка этого… 

- …совершенно не евразийская. 

Я так подозреваю, что под советским человеком тогда подразумевали евразийца, как ни странно, то есть там действительно был такой момент, такой щелчок, когда начали трактовать – а, советский, - значит, без пола, без племени. Но на самом деле, мне кажется, что там закладывались, в том числе и идеологами, гораздо более фундаментальные вещи, потому что о какой можно было говорить унификации, когда даже формально, даже деревянно, но проходили постоянно недели всевозможных национальных культур, и т. д. 

И для меня история, я могу что-то путать, да простят меня советологи, но когда я часто слушаю о каких-то опасностях, я понимаю, что ассимиляция – это какая-то совершенно другая история, а вот объединение – это нормально, и тогда при разговоре об объединении нет смысла говорить о национальности. Вернее, она по природе подразумевается, как данная, если хотите, в том числе от Бога данность. И всегда вызывает уважение, когда она рассматривается человеком, её несущим. 

Русскому народу необходимо поставить себе цель. Знаете, замечательная была формулировка, она, может быть, неверно оценивает процесс Великой Октябрьской Революции, но очень верно оценивает цель мероприятия – обнаружить несогласных с его проведением и уничтожить. Есть у Замятина в «Зияющих высотах» такая оценка революции, я не согласен с нею, но сама формулировка примечательна. Я сейчас вижу много таких людей, которые собираются для того, чтобы найти несогласных с проведением мероприятия и их уничтожить. 

Я однажды в этой связи подумал – а с чем я могу обратиться, например, к мусульманам? Вот так, чтобы обратиться! К людям – понимаю. А к мусульманам? А в каком смысле? А как к ним отдельно обращаются? Я не знаю. Обратиться точно смог бы, как к людям. А вот если начинаются такие уточнения… 

Кстати, мне очень понравилось, что девушкам-мусульманкам разрешили фотографироваться на паспорта в хиджабах. Мне кажется, во-первых, это красиво. Во-вторых, враньё, что не узнаешь по фотографии. Да вас никого не узнает на фотографии в паспорте. Не нужно даже ахинею эту нести. Это полный бред. И третье - зачем собачиться из-за этого? 

- А вот такой вопрос, может быть, частный: вы смотрели экранизацию «Идиота» Достоевского? 

Да, посмотрел, причём, знаете, это была какая-то личная вещь. Я каждый раз не хотел смотреть, я прямо страдал от переживаний, я в этом смысле очень эмоциональный человек, я понимал, что заставлял себя смотреть, каждый раз нервно ждал следующей серии, и думал, не буду смотреть, не буду, ну чего себе сердце рвать? – это очень личное было. Я абсолютно разделяю восторг большинства по поводу этого фильма, я считаю, что это со всех точек зрения феномен, который произошёл с этой экранизацией: с общественной, с культурологической, с идеологической, с телевизионной, в конце концов. Когда доказано, что рейтинги можно делать не только… 

- Убийствами. 

Да. И в этом смысле я просто поздравляю себя, друзей, страну, народ… 

- То есть все долго ждали такого культурного события… 

Особенно приятно, что, как это часто бывает, никто не ожидал такого эффекта - ни создатели, ни заказчики. То если все те успехи, которые мы можем отследить за прошедшие десять-пятнадцать лет, сопоставить, то я считаю, что «Взгляд» начал, а «Идиот» закончил. Вот в этом пространстве и прошли пятнадцать лет. Как мы с вами говорили – сначала открыли форточку и прощались, впустили всю информацию, а вот сейчас определились в одной из важнейших информаций. 

- Стало быть, это и был цикл нового российского телевидения, нового российского общества – от «Взгляда» до «Идиота». А если, например, брать этот успех, который проследовал за «Идиотом», если вычленить из этого успеха то, что именно все ждали, то как это можно определить? Что все ждали? 

Как всякое произведение народного успеха, а это именно такое произведение, и не просто роман Фёдора Михайловича, а именно экранизация этого романа – все ждали, чтобы им сказали, что они правы. Чтобы им сказали, кто они в своих внутренних чаяниях, загнанных реформами, всей этой хренью, смертями, самоубийствами, ощущением того, кто мы, зачем мы, да наверное мы не те, а внутри всё равно желание – да нет, неужели мы должны попрощаться со своей правдой? И вдруг им говорят – да не парьтесь, вы абсолютно правы. И у людей сразу – ну ничего себе! 

Я в своё время свозил своих ребят из Шестого канала на встречу с владыкой Кириллом, хотел познакомить их с РПЦ. У нас была встреча в Донском монастыре, очень долгая, интересная, и владыка в том числе говорил о священниках. Там, понятно, многие светские ребята говорили, что в церкви не очень уютно, необычно, странно, и прочее, и прочее, а владыка пытался объяснить, что каково молодому человеку, нашему ровеснику, становясь священником, понимать, что, когда ему целуют руки, целуют не ему, а Богу. Не сойти с ума и не посчитать, что это уже ему целуют, эту грань нащупать. 

Потом состоялся большой разговор с ведущими нашего канала, и я сказал – вы понимаете, а когда зритель целует, образно выражаясь, вам руку, то кому он целует? Все задумались - ясно, конечно, что не Богу. Да себе он целует руки, себе! Только в этом случае он вам целует руки. 

- Когда зритель увидел себя, то благодарность… 

Когда вы – посредник между ним и Ним. 

- То есть вы подтвердили, что он, зритель, и есть он, и он прав в том, что он это он. 

Да. Любая наша народная история, когда народ начинает целовать руки, он целует их только себе. 

- Или Богу. 

Я имею в виду сейчас общество. 

- Или Богу в себе. 

Да как хотите. 

- То есть «Идиот» – это и есть народ по сути… Потому что он идиот, скажем, в таком примитивном понимании для самого человека? 

Вспомните князя Мышкина, он же не был готов вступать в идеологические споры, те, что мы сейчас понимаем – политические, общественные и прочие. Он несёт в себе этот стержень, абсолютный стержень. Мне можно сказать: вы в диспутах не сильны. Да, не силён. Вы в экономике не сильны - да, не силён. Но у меня есть убеждение, которое все эти диспуты, и политику, и экономику всё равно перемелет. 

Не получится ничего сделать, если вы не поцелуете руки себе и Богу в себе. Просто не выйдет создать ни один проект, не выйдет никуда никого повести толком. Все неуспехи людей, которые что-то навязывают, но у них ничего не получается, они просто никак не могут понять, что их неуспехи исключительно из-за этого, что невозможно ничего переменить, просто невозможно. Можно заставить, можно сжечь, наклонить, но переменить невозможно. 

- Вот поэтому для западного человека, для западного общества русский человек всегда будет идиотом, потому что он создаёт для них массу каких-то трудностей, совершенно лишних. Зачем это, думают западные люди, когда можно просто… 

Если западное общество – быть приличным, то что? Стройте тогда стену. Мы-то готовы разговаривать, вы поймите, друзья мои, мы готовы разговаривать на этой основе. Когда я говорю – договариваться, это же не просто – нейтрально договариваться, а о чём-то договариваться, на какой-то основе договариваться, - вот мы такие. Вы хотите, чтобы мы изменились? Значит, договор уже не очень получится… 

- А лично вы можете измениться? 

Мне как первый раз прочёл папа в детстве сказку, что у крестьянина было три сына: старший - умный, средний – так и сяк, младший вовсе был дурак, а я собственно и был третьим сыном в семье, так я сразу всё и понял… Я только об одном его спросил: «Пап, там всё как кончится?» Он говорит: «Лучше всех». Так что, зачем мне меняться?

Беседовал Валерий Коровин