ЕВРАЗИЯ - Модернизация на Северном Кавказе

Вульгарный экономизм (причем далеко не бескорыстный) либерал-реформаторов 90-х годов XX века и навязанных ими «сверху» реформ до сих пор является поводом к политическим недовольствам и источником социального напряжения. По сей день подвергаются жесткой критике и другие, столь же характерные особенности реформ того времени, в частности, их культурное невежество, которое проявлялось в высокомерном отношении стратегов этих реформ к любому неевропейскому социально-культурному контексту как к «отсталости», требующей преодоления, разумеется, на основе и посредством европейских (вестернических) форм.

Естественно, что эта особенность реформ вызвала не только отторжения в культурном сознании российского социума, но и пробудило самые противоречивые культурные и политические реакции - от культурного сепаратизма (в этнических регионах) до державно-шовинистических движений на общероссийской арене. Достаточно очевидно, что до сих пор сохраняет свою актуальность проблема проблема соотнесения целей модернизационных реформ и механизмов их реализации с различными локально-ареальными культурными контекстами российской цивилизации, что означает экспликацию их адаптивно-адаптационных ресурсов, сохраняющих действенность в современных условиях.

Существование кавказской надэтничной общности признается в кавказоведении как некая данность, но ее природа и сущностные основания, механизмы ее функционирования и воспроизводства остаются до конца не выясненными.

Речь, в частности, идет о вопросе: «Каковы характерные особенности той или ной этнической культуры, которые способны позитивно "сработать" на процессы модернизации, демократические реформы, развитие рыночных отношений и минимизировать их социально-культурные издержки?»

Ведь хорошо известно, что после обстоятельных исследований Макса Вебера общепринятым стало представление о том, что специфические особенности современного европейского общества (характер экономики, права, политической системы, тип социальности и т. д.) порождены и детерминированы протестантской этикой. Переносима ли подобная модель обусловленности специфических черт и на другие типы цивилизации, на кавказскую, в частности?

Здесь уместно еще раз вернуться к главной идее Вебера. Суть ее в том, что дух и строение европейского общества понимается как порождение протестантской этики - специфической черты западноевропейской культуры. Но, как известно, собственное системообразующее основание имеется у каждой цивилизации. В качестве такового основания в отношении кавказской этносоциальной общности (цивилизации), как свидетельствуют факты, выступает коммуникативная специфика кавказских культур. Ниже будет показано, что коммуникативная культура кавказских этносов не только детерминирует процессы сложения (формирования) этносоциальной общности, но и способна выступать как креативный фактор модернизации, т. е. как фактор адаптации этнических социумов к экономическим, культурным, социальным и политическим технологиям современности.

Ситуация в современной региональной историографии (в частности, в сфере социальной истории) парадоксальна во многих отношениях - едва ли не базовой нормой ее методологии стало отождествление истории с местом пребывания субъекта, что с неизбежностью редуцирует культурно-исторический процесс в «данном месте» к генезису некоего конкретного этноса или субэтноса. Соответственно, доминирующая роль в социальной истории отводится этнологическим принципам и подходам, в частности, принципу уникализации, что ориентирует историческое познание на единичное (этническое, субэтническое) в ущерб общему, замыкает ее на идиографическое в ущерб номотетическому (универсальному, закономерному), обрекает на описательность в ущерб объяснительности. Здесь по-прежнему доминируют эволюционно-организмические концепции общества и культуры или упрощенно-материалистические интерпретации исторического процесса, признающие лишь один базовый фактор и одну меру исторического развития - уровень и характер производительных сил.

Понятно, что в рамках подобной методологии соотнесение региональной истории с общим (мировым) историческим потоком носит формально-отстраненный или отдаленно-фоновый характер, поскольку мировой исторический процесс представляется либо как фатальная череда модусных формаций, либо как дискретный набор крупных форм цивилизации (Восточной, Западной, аграрной, индустриальной и т. д.), к которым региональное историческое бытие имеет лишь некие событийно-эпизодические отношения, обозначающие разве что «меру отставания» регионального времени.

Так в рамках региональной социальной истории, по сути независимо друг от друга, сосуществуют два исторических мира, два исторических потока - собственно региональный, который трансформирован (телеологически и методологически) в частную историю генезиса некоего этноса или субэтноса и общемировой, к которому регионально-историческое бытие якобы имеет лишь косвенное отношение. Все это так или иначе замкнуто на неявное полагание о том, что якобы только история больших цивилизации носит интегрирующий характер, в то время как региональная история «работает» на фрагментацию исторического пространства, сводя его к масштабу бытия единичного этноса (или даже субэтноса). А между тем методология социальной истории давно оперирует идеями, методами и концептами синтеза макроисторических парадигм, осмысливающих социальную онтологию и структуру исторического бытия на основе социальных целостностей (типа племя, чифдом, ном, полис и т. д.) и их параметрических изменений во времени-пространстве, что принципиально исключает (снимает) параллелизм пространств региональной и мировой историй.

Здесь, вероятно, необходима хотя бы минимальная детализация идей и принципов методологии синтеза макроисторических парадигм. Ее ключевая идея - объединение (синтез) известных макротеорий общества и истории, в частности, формационной теории, цивилизационного подхода и теоретических концепций мироцелостности. При этом синтез указанных теорий (научных парадигм) осуществляется на основе формализованной и детально структурируемой социальной онтологии, в рамках которой социально-историческое бытие подразделяется на четыре сферы: социосферу, культуросферу, психосферу и экотехносферу.

В свою очередь, каждая из указанных сфер наделяется сложной внутренней структурой, элементы которой описываются в таких обобщенных мерах пространства и времени как «подпространство», «фаза» (фазовое пространство, фазовый элемент исторического пространства), «стадия развития» и т. д. Например, структура социосферы включает два подпространства: «социальное» и «социентальное».

В то же время структура социентального подпространства распадается на фазовые пространства или на «фазы» (можно сказать, заключает в себе набор множества «фаз» различного пространственно - временного состояния). Различные авторы насчитывают до 8 подобных «фаз состояния» исторического бытия, а именно: «первобытная», «первобытно-общинная», «раннее средневековье», «имперская древность», «средневековье», «абсолютистское постсредневековье», «капиталистическая», «посткапиталистическая». При этом каждая из указанных фаз исторического бытия (исторического пространства) образуется как результат органичного соединения (синтеза) элементов всех основных сфер исторического бытия - экотехносферы, культуросферы, психосферы и социосферы.

Таким образом, в рамках методологии синтеза макроисторических парадигм исторический процесс мыслится как единое и целостное - как развертка времени («движение времени») в фазовом пространстве исторического бытия. Точнее говоря, формирование, чередование и взаимовлияние фазовых пространств (в том числе и регрессивно-возвратного характера) и составляют суть исторического развития. При этом формирование того или иного фазового пространства, как органического единства элементов всех четырех основных сфер исторического бытия, происходит на основе конкретных форм социальной общности (целостности), выполняющих роль аттрактора. Например, в качестве аттрактора для фазового пространства (фазы) типа «общество ранней древности» могут выступать такие формы социальной общности как ном, полис, кочевые империи.

Если учитывать эти обстоятельства, то историческое бытие предстает как «система - процесс» непрерывного формирования и трансформации множества «фазовых пространств» различного типа, а также связанных с ними аттракторов (т. е. форм социальных цельностей). При этом формы социальных цельностей носят множественный, динамичный и трансформирующийся к более крупным масштабам (к цивилизации или локальной цивилизации) характер, что предъявляет к этнической историографии требования принципиального характера - рассматривать этническую историю не иначе как в контексте той «крупной формы» (цивилизации), с которой она сопряжена. Изложенное актуализирует проблематику локальных цивилизаций (в том числе и кавказской), поскольку именно с ними регионально-этнические истории находятся в системно-контекстных отношениях.

Вопрос о кавказской цивилизации в той или иной форме ставится и обсуждается уже на протяжении полутора веков, а факт ее существования фиксируется, что называется, эмпирически - на основе обширных исторических, культурологических и этнографических данных. Но проблема так и остается открытой, поскольку пока еще не получили должной верификации конституирующие основания этой локальной цивилизации. По существу вопрос стоит так: существование кавказской надэтничной общности, т. е. локальной цивилизации, фиксируется эмпирически и признается в кавказоведении как некая данность, но природа и сущностные основания этой социальной общности (целостности), механизмы ее функционирования и воспроизводства пока остаются до конца не выясненными.

Заметим сразу - в кавказоведении едва ли ни как главный, решающий признак и аргумент существования кавказской цивилизации рассматривается культурная общность кавказских этносов (прежде всего северокавказских), которая интерпретируется, как правило, в дискурсе этнографии, т. е. как близость, схожесть, общность норм и форм этнических традиций. Бесспорно, кавказские этнические культуры схожи в большинстве форм их проявления, прежде всего, - в яркой ритуализованности способов культурного бытия. Но это отражает лишь внешнюю (феноменологическую) сторону общности кавказских этносоциумов и их культур. Сущностным же основанием кавказской цивилизации, ее конституирующим фактором, является, как показывают факты, именно специфический тип социокультурной коммуникации, который мы определяем как «лектонический»

Как известно, пробным камнем в отношении любой новой концепции (гипотезы) является то, в какой мере удается на ее основе приводить известные разрозненные факты в смысловое единство, в системную целостность. Концепция лектонической коммуникации (лектонического типа социально-культурной коммуникации) проясняет сущность (природу) общности кавказских этнических миров (социумов), внешние проявления которой фиксируется в массе разрозненных фактов этнографического и культурологического порядка.

Хотя в научно-гуманитарном дискурсе все еще доминируют технологические, экономические и религиозные факторы, очевидно, что коммуникативная реальность неизбежно влияет на перипетии исторического бытия и социальной динамики. Базисные потребности людей обеспечиваются не только за счет природных ресурсов, экономических отношений, религиозных ценностей и институтов, но и посредством информации, на основе актов коммуникации. Информационно-коммуникативная реальность сопутствует всем формам социального бытия как условие и предпосылка интеракции. Ведь в любом обществе люди объединены, прежде всего, в экзистенциальном бытии, в совместности, которая не ограничивается лишь материальным производством и удовлетворением витальных потребностей (а тем более - не сводится к ним), но включает также и весь спектр форм духовной активности. Да и сама совместность не сводится к некоей совокупности институциональных структур (как семья, род, племя, ном, полис и т. д.) или к их иерархии - включает весь арсенал коммуникативной культуры, опирается на нее.

Именно в общении, процессах коммуникации складывается реальная совместность людей, обеспечивающая решение всех задач, с которыми сталкиваются человек и социум - от первоочередных, витальных (как самосохранение и самовоспроизводство), до создания высоких норм нравственности и шедевров культуры. А главное - в процессах коммуникации складываются те механизмы поддержания общности, те специфические черты совместности и стереотипы (алгоритмы) взаимодействия людей, которые и обеспечивают интеграцию индивидов и социальных структур (цельностей) в тотальное единство (в общности различных масштабов).

К этому следует добавить, что культуру в ее предельно широком понимании можно рассматривать как обширную функциональную систему, а точнее - как совокупность структур и смысловой набор (текст), которые соединяются воедино именно в процессах коммуникации и неизбежно сопряженных с ними актах социального действия. Более того, поскольку коммуникация сама является по сути универсальной формой социального действия, которая выступает как условие и предпосылка любого социального действия, объединяя (и заключая) в себе принципы и типовые схемы взаимодействия и самоорганизации, характерные для данного сообщества, специфика коммуникативной культуры объективно выступает как системный и конституирующий фактор в отношении социальной общности.

Здесь уместно вновь обратиться к известным особенностям кавказских этнических культур - они специфичны прежде всего в коммуникативном отношении, что выражается в ярко ритуализованном и церемониально-этикетном характере любого акта коммуникации (общения), в подчеркнуто ведущей роли «старшего» (центрального актора и коммуникатора) во всех актах культурной коммуникации, а также в явном культурно-демонстрационном характере каждого, мало мальски значимого акта публичной коммуникации.

Доминирующая роль старшего (института старшинства) в системе культуры, в том числе и коммуникативной, типична практически для всех так называемых традиционных культур (что впрочем, имеет глубокие основания, восходящие к законам эволюции, принципам и механизмам группового эволюционного отбора). Но в кавказских этнических культурах институт старшинства имеет свои особенности. Они выражаются в том, что старший в ситуациях (актах) коммуникации пользуется широкими нормативно-регулятивными полномочиями, в том числе и распорядительными; институт старших подвижен, поскольку действует правило «старший - тот, кто старше в данном случае», т. е. в составе данной конкретной группы коммуникаторов. И, наконец, с помощью целой системы механизмов этнической традиции постоянно поддерживается процесс эффективного формирования старшего (по принципу «страшим может стать каждый, но им надо становиться»). В итоге институт старшего в рамках кавказских этнических культур выступает как некий активный центр всех культурно - коммуникативных актов и социальных действий.

Но главное заключается в том, что указанные особенности коммуникативной культуры кавказских этносов существуют не сами по себе, а в органичном единстве с прочими элементами культуры, объективно выступая как своеобразный ключ к пониманию интегрирующих начал кавказской цивилизации и механизмов ее бытования. При этом типологические признаки культурной коммуникации, характерной для кавказских этнических культур как нельзя лучше выражается категорией античной философии «лектон».

В греческой философии наряду с весьма емким и многозначным понятием «логос» важную роль играет понятие «лектон». При этом, если логос выступает как важнейшая характеристика бытия, его упорядоченности, закономерности и гармоничности, то лектон - это своеобразный метод постижения бытия, который разворачивается как процесс взаимодействия чувственного мира (в том числе и мира социального) и его субъективного отражения (в форме сознания индивида, коллективного представления социума, выражаемого в слове). Речь идет о процессах проявления, сигнификации и легитимации смыслов бытия. Более того, речь идет о некоем способе творения культуры, который опирается на уже выстроенную предшественниками и постоянно достраиваемую общими усилиями систему смыслов, обеспечивающих определенность культурных поступков и культурного порядка.

В сфере и практике языковой коммуникации лектон выступает как некий операциональный принцип, отражающий соотношение обозначаемого и обозначающего, знака и референта, смысла и выражения. В то же время лектон представляет собой некую систему ментальных структур и концептов, которая существует в подвижных границах, обретая прояснение и конкретизацию в интенционально-содержательном плане и завершенность по форме лишь через конкретные усилия человека, через его дух, в социальных действиях людей, а главное - через публичное слово. Иначе говоря, лектон - это процессуальная система прояснения сути бытия, мира вещей и человека, жизненных ситуаций и их знаково-символического (вербального, прежде всего) оформления. Через лектон потенциальное, неопределенное, поливариантное, иррелевантное превращается в осмысленное, определенное, конкретное и релевантное, т. е. формируется и циркулирует культурная информация.

Хорошо известно, что на любом этапе истории цели, методы и пределы познавательной деятельности человека неизбежно определяются достигнутым к этому времени уровнем развития научного познания в целом, а точнее наличным уровнем познания бытия (его строения, принципов и закономерностей). В этом плане уместно заметить, что такие основополагающие аспекты бытия как вещество и энергия, их свойства, формы существования и процессы превращения известны уже давно, в отличие от информации, которая также является неотъемлемой стороной бытия, в том числе социального. Однако, знание о ней (информации) в научный оборот вошло относительно недавно. В таком контексте можно понять все еще сохраняющуюся методологическую инерцию - видеть основания социально - исторических процессов, а также принципы интерпретации их закономерностей исключительно в мире вещественно-энергетических превращений и обменов (в экологических, экономических, технологических факторах).

Но и в то же время понятно, что информация и информационный процесс всегда были имманентными аспектами исторического бытия и социальной динамики (независимо от нашего «незнания» об этом), играя такую же основополагающую роль, что и вещественно-энергетический обмен. Более того, сам способ обращения информации (коммуникация) является ни чем иным как специфической технологией, которая (как любая технология) изначально содержит (несет в себе) культурные и социальные возможности, потенциальные инновации социального и культурного порядка. В данном случае речь идет об особом типе коммуникативной культуры - специфической технологии выработки, систематизации, накопления, хранения и обращения социальной и культурной информации, которая выступает как характерный признак кавказской цивилизации. Подобная коммуникативная технология, в общем, действует как система алгоритмов выстраивания социальных действий и культурных актов на основе коллективных усилий социума, что обеспечивает коллективную мобилизацию культурного опыта и сводит к минимуму (или вообще снимает) неопределенность в ситуациях действия по тому или иному жизненному поводу. Так проявляется информационно-технологическая сторона лектонической коммуникации.

При этом любому акту публичной коммуникации, т. е. любому мало мальски значимому акту культурного действа, в контексте которого разворачивается коммуникация, придается ритуализованный характер. Так проявляется социальная (и культурная) форма коммуникации лектонического типа. В повседневной реальности лектонический тип коммуникации означает, прежде всего, актуализацию и задействование аккумулированных в культуре смыслов типа «приветствие», «гость», «встреча гостя», «свадьба», «похороны», «удача», «труд», «подвиг», «взаимодействие», «неудача», «опасность» и т. д. на основе нормативно закрепленных социальных и культурных ролей (старшего, младшего, мужчины, женщины, гостя, хозяина, героя) и поведенческих схем их исполнения.

Получается так, что социокультурная коммуникация в рамках кавказских этнических культур по существу выступает как некий алгоритм развертывания онтологии культурных смыслов (чему неизбежно сопутствует риторичность, которая, как известно, не чужда культуре кавказских этносов) и актуализации всей суммы знаний и ценностей культурного наследования. По сути речь идет, как уже подчеркивалось, о некоей информационной технологии, способе организации текстов культуры на основе коллективных усилий (коллективной памяти и коллективного действа) в форме глобально-ритуализованной и тотально режиссируемой коммуникации.

Иначе говоря, лектоническая коммуникация - это особая форма групповой организации, хранения, актуализации, демонстрации и обращения социального и культурного опыта, которая не только многократно увеличивает объем циркулирующей в социуме информации, но и обеспечивает (поддерживает) идентичность культурного сознания (групповую идентичность), что является определяющим и решающим условием существования социума. Очевидно, что в рамках подобной коммуникации социальные, духовные и регулятивные формы деятельности существуют лишь в синкретичном единстве, а сама коммуникация разворачивается как некая семиотика структурирования экзистенциального бытия, ориентированная на самоорганизацию социума в ответ на любой вызов жизни.

Таким образом, данный (т. е. лектонический) тип коммуникации выступает как форма витальности социума и постоянно действующий фактор его общности (интеграции). Поскольку формообразующие и конституирующие основания социальной общности в конечном итоге определяются особенностями как вещественно - энергетического так и информационного обмена социума с миром, есть основание полагать, что в отношении кавказской цивилизации, именно коммуникативная культура (специфический тип коммуникации) и выступает как формообразующий фактор.

Здесь уместно еще раз подчеркнуть, что в доминирующей пока методологии социально-гуманитарного познания вещественно-энергетический и информационный факторы, мягко говоря, не паритетны, а объяснительные схемы на их основе резко отличаются по структуре и уровню обобщения («масштабности»). В частности, вещественно-энергетический обмен социума со средой, т. е. технологическая и хозяйственно-экономическая культура, рассматривается на основе таких предельно обобщенных, укрупненных форм (как «присваивающий» и «производящий» типы хозяйственной культуры; «кочевой», «аграрный» и «индустриальный» модусы экономики).

В то же время информационный процесс, информационное бытие социума описывается и интерпретируется в разнородных и разноуровневых измерениях и формах, как язык, традиции (которая, в свою очередь, подразделяется на обычаи, ритуалы), письменность, искусство, институциональные структуры коммуникации и т. д. При таком узкопредметном и фрагментирующем подходе к информационной системе социума и ее знаково-символического арсенала трудно обнаружить системно-целостный характер социально-культурной коммуникации, а точнее - ее онтологическую сущность. Фрагментирующий подход к анализу информационного процесса, как ни странно, сохраняется и в методологии синтеза макроисторических парадигм, хотя она рассматривает эффективность коммуникации в качестве необходимого условия срабатывания (действия) культурных образцов общества, норм и форм социальности.

Между тем, методологическая ситуация меняется радикально, если информационное бытие социума соотносить не с «атомарными» элементами информационного обмена, как язык, обычаи, искусство, а с максимально укрупненными формами бытия информации и механизмов ее обращения, т. е. с типовой формой (типом) социально-культурной коммуникации. Тогда и проявляется решающая роль коммуникативной специфики не только в процессах референции и интеракции индивидов, но и в интеграции и консолидации социума (что особенно ярко проявляется на примере кавказской цивилизации). Впрочем, то обстоятельство, что особенности социальной эволюции связаны с объемом информации, которой оперирует социум (и способами оперирования ею), теперь все чаще подчеркивается в различных дискурсах.

Как уже подчеркивалось, существование кавказской цивилизации давно признается в кавказоведении в той или иной форме. Однако пока еще нет ясности даже в вопросе о пространственных, ареальных границах подобной цивилизации. Едва ли приходится говорить о какой-либо надэтничной, цивилизационной общности, которая охватывала бы Кавказ в его географических границах. Азербайджан по существу представляет собой часть тюркского культурного мира (цивилизации). Армения, которая уже почти пятнадцать веков пребывает в рамках христианской религии, сопричастна с византийским культурно-историческим пространством, с древнейших времен опирается на письменность и институты государства, вряд ли укладывается в культурные архетипы и социотипы кавказской цивилизации. Эти оценки в известной мере относятся и к Грузии. Более того, даже в отношении дагестанских этносов, которые уже более тысячи лет испытывают влияние ислама и неоднократно вплотную подходили к государственной форме надэтничной интеграции, вопрос о кавказской цивилизации, вероятно, следует ставить также с определенными оговорками.

Таким образом, к кавказской цивилизации причастны прежде всего те этносы, которые вплоть до Новейшего времени так и не подпали под определяющее («цивилизующее») влияние конкретной мировой религии или крупной цивилизации, т.е. адыго-абхазы, балкарцы, карачаевцы, осетины (аланы), вайнахи, для которых характерна общность мифологии (нартского эпоса), форм этнического искусства, а главное - сходство форм и норм коммуникативной культуры, да и культуры в целом. Именно культурная общность чаще всего и рассматривается как основополагающий признак кавказской цивилизации.

Но поскольку трудно говорить о культурной общности кавказских этносов при тех языковых и конфессиональных различиях, которые сохраняются и поныне, возникает вопрос о механизмах формирования и структуре, - в том числе и институциональных, - того коммуникативного пространства, с которым фактически и соотносится кавказская цивилизация. В этом плане уместно обратиться к идеям и концептам современных теорий социальных институтов, отправной позицией которых является представление о том, что в качестве таковых институтов выступают не только субобщности, учреждения, организации, т. е. структуры вещественно-субстанционального порядка, но и факторы знаково-символического порядка, в том числе и представления о должном разделяемые людьми (так называемый «символический капитал»).

Как показывает анализ, в рамках кавказского этносоциального мира обнаруживаются как общий «символический капитал» так и структуры (социальные институты), которые исторически формируют общее культурно-коммуникативное пространство. Некоторые из них уже указывались, в частности - общность мифологии тех этносов, которых мы соотносим с кавказской цивилизацией. Но главное заключается в том, что имеет место общность тех компонентов кавказских этнических культур, которые непосредственно вплетены в коммуникативную практику, предопределяя общность, единство и структурную однородность пространства социально-культурной коммуникации. В этом плане особенно примечательны хореографическая культура кавказских этносов, застольная культура и культура гостеприимства.

Более того, коммуникативное пространство кавказских этносов не только едино но, еще и однородно по организационному дизайну - здесь в любом акте коммуникации доминирует «старший коммуникатор», а сам коммуникативный процесс опирается на систему нормативно заданных (традиционными установлениями, адатами) социальных и культурных ролей (старшего - младшего, мужчины - женщины, гостя - хозяина и др.), а также на систему культурно-смысловых фреймов (лектонов) и коммуникативно-поведенческих схем (алгоритмов). Общность коммуникативной культуры кавказских этносов проявляется и в таком ее своеобразии как амбивалентность векторных интенций.

Иначе говоря, любой акт культурной коммуникации в рамках любой кавказской этнической культуры демонстрирует двойную направленность: вовне - на показ «своей» культуры и вовнутрь - на социализацию субъектов данной культуры. В итоге данный тип коммуникации постоянно работает на воспроизводство культурной идентичности социума на всем пространстве общности, что само по себе работает на его интеграцию.

В этнических культурах Кавказа присутствуют и такие специфические элементы вне коммуникативного порядка, которые объективно способствуют (исторически способствовали) активному межэтническому взаимодействию, а значит - формированию единого и общего коммуникативного пространства. Речь идет о кровной мести, от которой (как бы ее ни романтизировали в фольклоре, литературе) в реальной жизни предпочитали, по возможности, укрыться под покровительством дружественного рода (семьи, племени) из соседнего этноса. В направлении «интернационализации» коммуникативного пространства действовал и институт аталычества (практика кавказских этносов воспитывать юношей до достижения совершеннолетия вне родной семьи, вдали от нее). Активному межэтническому взаимодействию способствовали и необыкновенно суровые ограничения сексуально-брачных отношений по линий кровного родства у большинства кавказских этносов (запрет брака при наличии даже самого отдаленного родства). В такой ситуации межэтнический брак неизбежно становится частым, прокладывая общую границу культурно-коммуникативных отношений и формируя их пространство.

Понятно, что факторы и феномены надэтничной общности социально-культурного бытия, позволяющие констатировать существование кавказской цивилизации, не исчерпываются культурно-коммуникативными формами. Однотипность хозяйственно-бытового уклада, вытекающая из схожести природно-климатических и биосферных условий обитания кавказских этносов, также относится к их числу. Тем более, что в географическом пространстве, соотносимом с кавказской цивилизацией, издревле существовал целый спектр хозяйственной специализации (производство зерна в предгорьях, скотоводство в горных ущельях, металлообработка в Дагестане, пчеловодство и деревообработка в Черкесии и Кабарде и т. д.), что объективно порождало кросс-этнические и надэтничнеские формы хозяйственно-экономических отношений.

И все же есть основания рассматривать именно коммуникативную специфичность в качестве отличительно, типологического и конститутивного признака кавказской цивилизации. Об этом свидетельствуют и ярко выраженная коммуникативная окрашенность, присущая ряду кавказских языков, в частности, кабардино-черкесскому, который отличается уникальными особенностями ряда языковых элементов, например, дейксиса. Как известно, в языковой системе дейксис служит для организации компонентов речи (и ее содержания) через конкретизирующие указания на участников речевого акта (коммуникаторов, адресатов речи), на предмет речи и его пространственно-временные координаты, т. е. для актуализации коммуникации и ее интенций.

При этом, как правило, носителями дейксических функций являются либо такие специализированные («маркерные») единицы языка как местоимения, предлог, наречие, либо отдельные грамматические категории (что характерно для русского языка). В кабардино-черкесском же языке эти носители дейксических функций выступают в особой - слитной форме, что создает возможность выразить в одной лексической единице (слове) сложную речевую ситуацию с исчерпывающим указанием на участников речевого акта, на предмет речи и его пространственно-временное положение (локализацию) и даже выразить при этом оценочное отношение говорящего к содержанию речевого акта.

Кавказской цивилизации релевантны парламентская республика, прямые выборы местного органа власти и ее главы, коллективно-родовое землепользование, фамильно-корпоративные формы организации предпринимательства.

Так, например, слово «укърезгъэджащ» (в русской транскрипции - «укрезгэджащ») заключает в себе целое предложение: «Я направил к тебе человека, чтобы он позвал тебя ко мне», т. е. завершенный и содержательный в информационно-смысловом отношении коммуникативный акт. Кабардино-черкесский язык демонстрирует и другие признаки коммуникативной ориентированности. В частности, в арсенале этого языка присутствуют так называемые «многоличностные глаголы», которые позволяют посредством опять-таки одного слова выразить соорганизованные действия и коммуникацию всех трех глагольных лиц в любых комбинациях, что лишний раз подтверждает, коммуникативную центровку данной языковой системы. Но язык, как известно, - лишь часть (подсистема) культуры, так что его специфичность имеет вторичный характер и отражает специфичность культуры в целом. А кабардинский язык не столько сообщает или размышляет, сколько коммуницирует и выстраивает действия, ярко демонстрируя коммуникативную центровку культуры, частью и выразителем которой является этот язык.

Лектоническая коммуникативная культура, на наш взгляд, выступает в отношении кавказской цивилизации не только как ее специфическая, отличительная характеристика, но и как конститутивный фактор ее существования. Ведь коммуникация в рамках кавказских этнических культур строится ритуализованно, как манифестация и интерпретация культурных смыслов, а главное - как демонстративное соотнесение культурных смыслов и социальных действий, иначе говоря - как соотнесение вызовов социального бытия и конвенционально заданных норм и форм интерсубъективности. Но дело в том, что ритуализация коммуникативной практики неизбежно порождает особое социальное пространство - пространство горизонтальных субъект-субъектных отношений, единство и общность которого, как уже подчеркивалось, создавалось и поддерживалось на протяжении длительного времени с помощью целой системы специфических социальных механизмов межэтнического и надэтнического характера (как аталычество, куначество, побратимство, межэтнические браки, традиции дарения и т. д.).

Как показывает анализ, именно с этим общим пространством коммуникативной культуры, в котором конструируются и выстраиваются нормы, формы и сценарные схемы общения, взаимного признания и взаимодействия ассоциирует себя кавказец, поскольку подобная коммуникативная технология выступает и как способ воспроизводства идентичности. По существу оператором культурного различения и культурной самоидентификации в данном случае выступает само - соотнесение кавказца с типажом и пространством коммуникативной культуры.

Особенность коммуникативной культуры, задающей пространство кавказской цивилизации, как уже не раз подчеркивалось, заключается в том, что процессы коммуникации выстраиваются как глобальная актуализация культурных смыслов, социальных знаний и их развертывание в социальные действия и культурные действа на основе коллективных усилий. В итоге культурная коммуникация постоянно предстает как система ритуалов, переводящих все значимые аспекты социального бытия (в том числе контроль уровня социализации и инкультурации его членов, иначе говоря - горизонтальный надзор за членами социума) на открытую арену коммуникации. В такой ситуации «старший» коммуникатор соответствует своей роли и статусу лишь в той мере, в какой он вовремя подмечает, а главное - публично о объективно оценивает как успехи так и промахи «младших».

Что касается младшего - высшим критерием его оценки является, прежде всего, знание и неукоснительное следование принципам, нормам и формам коммуникативной культуры. Естественно, что в пространстве действия такой коммуникативной культуры (т. е. локальной кавказской цивилизации) формируется определенный социотип, характерной чертой которого является ментальная готовность неукоснительно следовать нормам, формам и поведенческим алгоритмам этой коммуникативной культуры.

Согласно теории систем существование любой системной целостности обусловлено противоречиями между ее составными частями (элементами), а сама система суть способ и форма разрешения (снятия) этих противоречий. В условиях этнического и языкового многообразия, исторически сложившегося на Кавказе, проблема интеракции неизбежно вставала как «проблема жизни и смерти» в отношении этноса. Выходом из этой ситуации, вероятно, стало появление лектонических форм коммуникации, под действием которых сформировалось коммуникативное пространство «сопричастности» и «общности» кавказских этносов, где становится возможным взаимопонимание ради консенсуса, прояснение позиций ради компромисса и групповой солидарности, совместное действие в целях и ради преодоления вызовов жизни.

Резонно возникает вопрос: «Является ли лектонический тип коммуникации свойством - признаком, присущим только сообществу кавказских этносов или он присущ и другим известным локальным цивилизациям (в качестве типологического признака)?» Дело в том, что особенности данного типа коммуникации, - «ритуальность», «тотальность», «интерпретативность», - при рассмотрении с позиции информационных технологий предстают как идеальные характеристики управляемого информационного процесса. Тотальность обеспечивает рассредоточение информации (в субъектах коммуникации), что гарантирует от ее утери. Ритуальность по существу означает пакетную организацию информации, т. е. постоянное обновление ее содержания и структуры на основе коллективных усилий, а значит - рост функциональности. Интерпретативный характер коммуникации обеспечивает горизонтальный и массовый контроль за качеством информации и ее обращением на основе коллективных усилий субъектов коммуникативной культуры.

На наш взгляд, подобный тип социально-культурной коммуникации может сложиться в любой социальной общности относительно небольшого масштаба - типа ном, чифдом, полис, локальная цивилизация при наличии определенных условий ландшафтно-географического, демографического и властно-управленческого порядка. В данном конкретном случае, т. е. в кавказских условиях сработали, по-видимому, особенности горного ландшафта (высокая пересеченность местности и ограниченность демографической емкости горных ущелий и равнин), специфичность властных механизмов в пространстве кавказской цивилизации, в частности, доминирование потестарных отношений и отсутствие единой, централизованной власти (мегамашины власти) и, наконец, отсутствие жесткой иерархической структуры в социальной организации, что надолго предопределило чифдомно-номно-полисную структуру социального бытия кавказских этносов, при которой возможно вовлечение в любой публичный акт социально-культурной коммуникации едва ни все население любого сообщества (рода, тейпа, аула). Однако подобные или схожие условия складывались (имели место на определенных этапах истории) и в рамках цивилизаций, далеких от Кавказа в пространственном и культурном отношении. В частности, существует достаточно оснований говорить о лектоническом характере (типе) социально-культурной коммуникации в отношении древнегреческого полиса и Новгородской республики на Руси.

Здесь мы вновь сталкиваемся с проблемами методологии локальных цивилизаций, в частности, с проблемами выбора критериев их идентификации и типизации. Понятно, что любая типология должна строиться на основе сущностных (субстратных, структурных и функциональных) признаков предмета (объекта) типизации. Однако практически во всех известных теориях локальные цивилизации вычленяются и идентифицируются, как правило, на основе формальных, внешних, т. е. географических, пространственно - временных, этнических или религиозных признаков.

Так, Арнольд Тойнби приписывает семи ныне существующим цивилизациям следующие идентифицирующие признаки: 1) западная, 2) православная, 3) индуистская, 4) китайская, 5) дальневосточная, 6) иранская, 7) арабская. Ясно, что здесь речь о типологии и типологических критериях не идет. С подобных позиций определяются и те цивилизации, которые уже сошли с исторической арены - египетская, минойская, шумерская, эллинская, ацтеков. Впрочем, в подходах Николая Данилевского и Освальда Шпенглера, Арнольда Тойнби и Питирима Сорокина содержится и другая методологическая линия - поиск сущностных признаков типизации цивилизаций.

Так, Данилевский, выделяя «культурно-исторические типы», усматривает основания к этому в характере организации власти, типе религии, спецификах культуры, а Шпенглер в качестве критерия типизации выдвигает метафизические признаки, которыми он наделяет цивилизации: прасимвол культуры (уникальный для каждой цивилизации) или стилистика культуры, якобы проявляющая во всех цивилизациях одну из трех возможных модификаций - аполлоническую, дионисийскую, фаустовскую. Тойнби пытается выделить некие модельные типы цивилизаций - первичные, вторичные, третичные, а Сорокин полагает, что историко - культурный процесс (развитие цивилизации) представляет собой чередование трех типов культурных систем - сензитивной, идеационной и деалистической. Но это не решает проблемы, поскольку типологические критерии, используемые указанными классиками теории локальных цивилизаций, практически не связаны с процессами вещественно - энергетического и информационного обмена в пространстве исторического бытия и социальной динамики (а точнее - с их специфичностью в отношении данной конкретной цивилизации).

Справедливости ради заметим, что социально-гуманитарная наука, конечно же, оперирует сущностными признаками типа цивилизации, когда выделяет такие ее формы как «аграрная», «индустриальная», «информационная». Однако это не меняет общей ситуации в методологии локальных цивилизаций в силу ряда причин. Во-первых, указанные типовые цивилизационные формы соотносятся, как правило, не с какой-либо конкретной локальной цивилизацией, а с определенными историческими стадиями развития социального бытия. Во-вторых, указанный ряд критериев типизации локальных цивилизаций внутренне противоречив, поскольку за типами «аграрный» и «индустриальный» стоит характер (сущность) вещественно-энергетического обмена в социоприродной системе, а за типом «информационный» - лишь указание на доминирование роли информационных процессов в бытии социума, в то время как в реальной действительности структура и типические характеристики (признаки) цивилизации определяются общим и целостным процессом вещественно-энергетических и информационных обменов, а значит - и характером социально-культурной коммуникации.

Заметим - социокультурная коммуникация не сводится лишь к циркуляции информации (информационной технологии), поскольку включает, так или иначе, весь спектр форм символического творчества человека, в том числе и религиозные. Но в рамках доминирующей пока методологии социально-исторического бытия лишь только религия (т. е. фрагмент социокультурной коммуникации), используется как критерий типизации цивилизации, наряду с характеристиками вещественно-энергетического обмена.

Как уже подчеркивалось, принципиально множественный характер локальных цивилизаций, которая является одним из следствий теории синтеза макроисторических парадигм, вновь ставит на повестку дня гуманитарной науки проблематику локальных цивилизаций во всех ее аспектах, в том числе и проблему критериев их типизации (типологии). Речь идет, как уже неоднократно подчеркивалось, о критериях отражающих сущностные признаки, т. е. характер вещественно-энергетических обменов и информационных процессов, определяющих структурно-типологические особенности локальной цивилизации. В этом контексте очевидна неправомерность бытующего в гуманитарной науке преувеличения, - если не сказать абсолютизации, - роли одних факторов (в частности, материального производства, религии и форм организации власти) в процессах социогенеза и пренебрежения ролью других факторов (информационных процессов и форм их организации, например). Ведь длительное время (миллионы лет) в качестве единственного основания социальности, выступали «биологическое производство человека» и сексуальные отношения (а точнее - ограничения избыточной мужской сексуальности), породившие элементарные формы социальной общности типа «семья», «род», «племя». Следом на арену социогенеза вышло «информационное производство», если иметь ввиду, что человек «изобрел» и использует членораздельную речь, по разным оценкам, вот уже 500 тысяч лет, в то время как материальное производство стало формообразующим фактором социального бытия относительно недавно - после неолитической революции.

Так что, брачно-сексуальные отношения и социально-культурная коммуникация длительное время оставались доминантными факторами порождения социальных навыков, поведенческих диспозиций, схем интеракций, т. е. форм социальности и социальной интеграции. Естественно, что эти факторы продолжают действовать и после возникновения новых «демиургических» факторов социогенеза, т. е. материального производства, религий и «крупных форм» организации власти (мегамашины власти). Роль коммуникативных особенностей культуры в процессах социогенеза подчеркивается в работах Джорджа Мида и Маргарет Мид, которые полагают, что социальная структура есть результат развития процессов коммуникации, а социальное развитие являет собой, прежде всего, возникновение и развитие культурно-коммуникативных форм и механизмов.

Коммуникация, ее особенности рассматриваются как критерии оценки уровня развития социума и в структуралистических теориях Толкотта Парсонса. При этом Парсонс в системе эволюционных универсалий, т. е. в системе социально-культурных феноменов, последовательно возникающих в ходе исторического развития общества и обеспечивающих его интеграцию, первую позицию отводит коммуникации, а далее следуют система родства, форма религии, технология (специфика материального производства), социальная стратификация, система власти и другие элементы социального бытия. В этом контексте конституирующая роль социально-культурной коммуникации (ее специфических особенностей) в системе кавказской цивилизации представляется несомненной. Вот здесь и возникают главные вопросы: «Как эта специфика кавказской цивилизации проявляется в процессах социальной и политической истории, а главное - в какой мере и в каких формах они могут быть отражены в стратегии современных реформ?»

Между тем, в истории кавказского этнического сообщества, которая, к стати сказать, изучена весьма обстоятельно (в отличие от этнической психологии или философии кавказских культур), убедительно заявляют о себе немало черт социальной эволюции, вполне коррелирующие с рассмотренными выше специфическими особенностями лектонической (т. е. кавказской) цивилизации. В частности здесь так и не сложилась государственная форма социальной самоорганизации (с сопутствующей ей жесткой социальной иерархией и централизацией власти). А верховные правители этнических сообществ, - князья, старшие князья, шамхалы и пр., - избирались, как правило, на время и по ситуации (если, конечно, в эту ситуацию не вмешивались внешние силы). К тому же вплоть до советской эпохи сохранились общинная форма землепользования. Так в социальной истории этносов Кавказа заявили о себе ментальные структуры, социотипические формы и поведенческие схемы, порожденные и сформированные типологическими особенностями кавказской цивилизации - принципиальную ориентированность на горизонтальные социальные отношения, коммуникативную активность и открытость.

В этом плане характерно, что практически все этносы кавказского региона восприняли советскую форму политического и хозяйственного уклада, в том числе и колхозную, без существенного и массового сопротивления. Причина в данном случае кроется, прежде всего, в особенностях кавказской цивилизации - ведь, активно интерпретирующий характер большевистской власти (коммуникации) и коллективно-митинговое управление социальными процессами, типичное для начального периода советской эпохи, весьма схожи с социально-коммуникативными стереотипами лектонизма.

Не вызвала отторжения у кавказских этносов и коллективизация сельского хозяйства, в то время как казачество, которое находилось в общем схожих с ними природных и хозяйственных условиях, активно сопротивлялось насаждению колхозного уклада. И в этом случае, как нам представляется, сработали кавказские культурно-цивилизационные особенности. Дело в том, что создание колхозов, как правило, небольших, да еще и подразделяемых на бригады и даже звенья, в которых часто оказывались люди, живущие по соседству и связанные близкими родственными отношениями, вписывалось в привычные общинные формы и нормы землепользования.

Теперь о самом главном - как обратить специфические особенности кавказской цивилизации на «службу» современных модернизационных процессов. Ментальное и социотипическое предрасположение кавказской цивилизации к демократическим формам социальных отношений, к конкурентно-рыночным (агоническим) нормам бытия, к открытой и активной коммуникации с «иными», т. е. политическими и культурными партнерами, как нам представляется (в свете всего изложенного), вполне очевидно - речь идет лишь о том, как это может быть реализовано в стратегии современных российских реформ. В этом плане принципиальное значение имеют следующие аспекты политического строительства и экономических реформ:

1. Мера централизации власти в этнических республиках Северного Кавказа, а значит - формы их политического устройства.

2. Характер земельных отношений и форма землепользования (которая в этнических культурах имеет и ценностный смысл, поскольку именно характер земельных отношений и их справедливость более всего ассоциируется со справедливостью или не справедливостью общественных отношений в целом).

3. Значимость непосредственно досягаемого в коммуникативном акте уровня власти, т. е. местного самоуправления.

Если не входить в детали, то кавказской (лектоничиской) цивилизации, ее духу и архетипическому строю релевантны парламентская республика, прямые выборы местного органа власти и ее главы, коллективное и коллективно-родовое (фамильное) землепользование, фамильно-корпоративные формы организации предпринимательства. Реализация этих мер, несомненно, придал бы динамизм процессам модернизации кавказского этносоциального мира. А пока события развиваются иначе - мнение научного кавказоведения в российской политической практике не учитывается. Более того, реальная политика базируется, увы, на виртуальном образе «ужасного Кавказа», созданном весьма далекими от кавказской цивилизации политологами и порождающем лишь страх перед Кавказом, недоверие к нему и ее цивилизации.

А между тем, в концепциях современной философии эффективная коммуникативная культура (коммуникативный разум и активное коммуникативное действие) мыслится не иначе, как основной базис социальной организации на демократических принципах. Кавказской цивилизации, по всем признакам, присуща коммуникативная универсальность, т. е. основной ресурс демократической формы социального развития и открытости социальных отношений, - т. е. то, что может стать и заменой протестантской этике.