ЕВРАЗИЯ - Соотношение дезинтеграционных и реинтеграционных процессов в политическом пространстве Кавказа

Сложность вопроса о соотношении дезинтеграционных и реинтеграционных процессов в политическом пространстве обусловлена наличием множества факторов, влияющих на изменение политических тенденций. Сначала имеет смысл упомянуть религиозные факторы.

В плане процессов региональной (не межэтнической) интеграции и дезинтеграции стремление к религиозной идентичности на Западном Кавказе, как представляется, не играет особо значимой роли. Идея «исламской солидарности» на Северном Кавказе не имеет под собой реального основания, поскольку ислам разделен этническими перегородками. В этой связи возникновение на исламской основе квазигосударственных объединений маловероятно.

Идея иерархии этносов (господствующие - подвластные) в общественном сознании народов существовала, существует и популяризуется широкими возможностями информационных технологий, а также прочно внедряется в этническое сознание.

Как фактор межэтнической и конфессиональной интеграции на уровне региона конфессиональный фактор может проявить себя лишь в случае необдуманных или провокационных действий со стороны федеральных властей. В целом данный фактор вряд ли может быть эффективно использован для достижения политической стабильности в общественно-политической стабильности в регионе. Учитывая, что религия, особенно ислам, обретает все большее значение в общественно-политической жизни, следует делать акцент на мирном сосуществовании разных конфессий, на поиск диалога, в том числе в сфере политических взаимоотношений. Исходя из того, что религиозный фактор в рассматриваемом регионе - в плане региональной интеграции - ныне и в обозримой перспективе не имеет решающего значения, мы оставляем его без специального рассмотрения.

В политическом отношении существенным фактором дестабилизации Кавказа выступает иерархизация региональных отношений. Практически весь период истории региона между полным его вхождением в две трансконтинентальные империи - в Золотоордынскую (XIII - XIV века) и Российскую (XIX век) - идет непрерывная череда сменяющих друг друга доминант одних этнополитических образований другими. Предания о господствовавших народах и об угнетателях прочно сохранились в исторической памяти местных народов, которая в последние годы «освежается» посредством межэтнических историографических «войн».

Иными словами, идея иерархии этносов (господствующие - подвластные) в общественном сознании местных народов существовала, существует и популяризуется широкими возможностями современных информационных технологий, а также прочно внедряется в этническое сознание. И не только на Кавказе. Данный элемент традиционного этносознания был законсервирован советской практикой национально-государственного строительства, в котором этническая иерархия была узаконена. Во-первых, через статусную иерархию национальных образований (союзные республики, автономные республики, автономные области, автономные округа), а во-вторых, через административно-территориальную иерархию (автономные округа - непременно в составе краев и областей, автономные области - обязательно в составе краев и союзных республик, а автономные республики - всегда в составе союзных республик). На Кавказе, где издревле в социальной коммуникации привычно понятие «престижности», все это имело большое значение.

В этносознании кавказцев важнейшее место занимают внешние атрибуты (знаки) «престижности», по ним расценивалось и место «титульных» наций в иерархии советских народов. Это было сравнительно нетрудно. Например, автономные и союзные республики имели право на собственную конституцию, флаг и герб, а все прочие - нет. Та должность, которая в автономных округах и областях скромно называлась «зав.отделом исполкома», в АССР именовалась громким титулом «министр правительства». Да и само понятие «республика» куда престижнее слова «область».

Далее, автономные республики имели право на собственные издательства, а их «меньшие братья» должны были довольствоваться филиалами головных краевых издательств. Соответственно, в автономных областях и округах ученому, писателю «пробить» свое произведение (и, следовательно, реализовать свой потенциал), выпустить книгу по истории и культуре своего народа было намного тяжелее, чем в АССР. Кроме того, автономные республики имели право присваивать деятелям своей элиты почетные звания «заслуженный» и «народный», а автономные области и округа - нет (налицо неравноправность в шансах на получение наград равно одаренных граждан и на соответствующее повышение личного статуса). С учетом давно подмеченного особого отношения кавказцев к внешним знакам (государственным наградам, званиям, титулам, количеству выпущенных в государственном издательстве книг) как к самым популярным индикаторам «престижности» нетрудно догадаться, в каких регионах страны комплекс неполноценности ощущался целыми этническими элитами. В первую очередь, и это вполне естественно - интеллигенцией, которая ощущала свое неравенство особо болезненно. И именно она везде и всюду на советском пространстве становилась авангардом национальных движений в автономиях.

Неудовлетворенность местом своего этноса в советской иерархии народов давала довольно мощный импульс национальному движению. О мотивационной мощи рассматриваемого комплекса можно судить по тому, как при первой же либерализации советского режима (во время перестройки):

- автономные области стали провозглашать себя республиками (в России - четыре из пяти, в Азербайджане - Нагорно-Карабахская АО, в Грузии - Юго-Осетинская АО);

- почти все автономные республики попытались уравняться с союзными, убрав из своих официальных наименований определение «автономная»;

- все автономные области и округа России провозгласили себя самостоятельными субъектами Федерации, напрямую подчиняющимися федеральному Центру.

Это были вовсе не дезинтеграционные тенденции (которые проявились по линии «суверенизации» и договорных начал) и отнюдь не эгалитаристский порыв малых этносов к разрушению иерархической системы национально-государственного устройства страны, а очевидное стремление повысить ранг своего этноса в этой иерархии. Объективно же эти движения все-таки разрушили иерархическую систему внутри национальных автономий страны, сыграв, в общем-то, положительную роль в совершенствовании Федерации. Но иерархическая система, которая была преодолена при Борисе Ельцине, была советского образца. С приходом к власти Владимира Путина и возрождением державной риторики складывается другая - не оформляемая юридически, но выражаемая политически.

Одно время северокавказские этнические элиты (особенно их правящее крыло) стали соперничать между собой в праве войти в число «народа-форпоста» России на Кавказе. Манипуляции подобного рода диктовались критерием: наиболее «престижнее» тот народ, кто убедит Кремль в своей наибольшей (и, желательно, изначальной) преданности.

Дезинтеграционное влияние оказывает присутствующий в политическом сознании этносов практически всех самопровозглашенных государств постсоветского пространства «синдром незаконнорожденности». Все они понимали, и главное - переживали, что «мировое сообщество» их не признает законнорожденным государством и, стало быть, в мировой иерархии государств твоя нация занимает малопочтенную и низшую ступень.

Хотя для риторики всех этих политэлит характерен непременный тон: «Мы - самостоятельное государство и никогда не поступимся независимостью», однако сам факт «неполноценности» своей квазигосударственности болезненно осознавался. И это побуждало их прибегать к попыткам легализации своего государственного бытия. Одна из форм этого - кооперация с себе подобными непризнанными государствами (саммиты лидеров Абхазии, Южной Осетии, Приднестровья и Нагорного Карабаха хорошо известны). Эта кооперация реальных результатов сотрудничества приносила мало, но как бы компенсировала чувство «ущербности» в глазах подвластного населения («таких как мы много и, в общем-то, это нормально»). Другой формой такой морально-психологической компенсации служило затягивание игры с авторитетными международными организациями, вовлеченными в процесс урегулирования.

Отметим, что на аналогичном синдроме фактически не состоявшегося государства тогда был основан и скептицизм грузинского президента Михаила Саакашвили в отношении способности ООН решать кавказские конфликты в условиях бесконечных игр Сухуми с ооновскими эмиссарами. Грузинский лидер, ориентируясь на силовое разрешение конфликта, заявил 23 января 2005 года, выступая перед журналистами после встречи с тогдашним Генеральным секретарем ООН Кофи Аннаном, что до тех пор, пока грузинская армия не станет могучей силой, «никакая ООН нам в Абхазии не поможет», постоянно позиционируя себя общекавказским лидером. С точки зрения кавказца наилучшая победа - та, когда маленький и слабый принуждает считаться с собой большого и сильного.

Следует подчеркнуть: столь характерный для кавказцев эпический архетип (особо ярко проявлен в «Нартиаде») выступает реальным фактором политических (идеологических) манипуляций с общественным сознанием многих народов региона («огромная империя 25 лет не могла одолеть маленький имамат Шамиля», «300 лет российский монстр не может покорить маленькую Ичкерию», провокации руководства Грузии в отношении России и т. п.). Этот архетип в политическом действии направлен на преодоление этносом, его элитой комплекса неполноценности в целом и его разновидности («синдрома незаконнорожденного») в частности. Мотив очевиден: «раз легитимный играет со мной "на равных", значит, признает и мою легитимность».

«Синдром малочисленного народа» («боязнь империи») как феномен общественного сознания на Кавказе проявляется издавна. Он порожден и объективными, и субъективными факторами. Первые ранее были обусловлены отсутствием реальных государственных гарантий сохранения не только самобытного уклада жизни и культуры малочисленных этнических общностей СССР, но и самого физического их бытия. В немалой степени этому способствовал, с одной стороны, сам идейный курс коммунистического режима страны (на формирование «советского народа», пропаганда грядущего слияния всех народов в единое, надэтническое «пролетарское братство»). Подспудно этот угрожающий курс встречал сопротивление в национальных меньшинствах страны, которое было прямо пропорционально давлению пропагандистской машины.

Реанимация этого комплекса происходит в наши дни, с активизацией «державнических» сил в России. Объективные причины ее вполне очевидны. Видимо, излишне подробно говорить, какой глубокий след оставил развал Советского Союза в сознании русских - державообразующего народа последней евразийской империи. Это потрясение усугубилось впечатлениями от катаклизмов в 1990-х годов (разрушительная приватизация, дефолт, военно-политические неудачи в Чечне и т. д.). «Версальский синдром», с одной стороны, проявился в России в виде усиления в парламенте страны позиций сил, играющих на патриотических настроениях, а с другой - в трансформации самого политического режима РФ, взявшего курс на «перехват» национально-державных настроений.

В принципе, политическими исследователями признается положение о том, что российский фактор в процессе политической реинтеграции территорий Кавказа является определяющем, если не сказать, монопольным. Самоочевидность такого положения позволяет нам обойти политический аспект российского фактора в реинтеграционных процессах и сосредоточить внимание на аспекте экономическом. Такой аспект в перспективах интеграции территорий и народов рассматриваемого региона невозможно обойти в любом случае. Это, в принципе, очевидно, так как хозяйственные связи, определяющие систему жизнеобеспечения, в современности наиболее значимы. Именно они закладывают бытийный фундамент системы всех прочих видов интеграции - культурной, политической, цивилизационной…

Видимо, излишне напоминать, что основу экономики России составляет сырьевой, т. е. топливно-энергетический комплекс (ТЭК). Поэтому на нем и базируется арсенал геоэкономических рычагов воздействия российской стратегии, в качестве которых выступают естественные монополии ТЭК. Проводником государственной политики являются все структуры такого порядка - РАО «Газпром» и др. Очевидно, целесообразным будет рассмотрение конкретных результатов реализации этой политики.

Важность энергетической интеграции состоит и в том, что, с точки зрения российских геостратегов, интерес США к Каспийскому региону связан только с нефтью. Такой взгляд ошибочен: нельзя сводить интересы супердержавы исключительно к нефти. Речь идет не только об экономической, но и о геополитической экспансии. Замыкая стратегическую «трубу» на себе, евроатлантисты из Вашингтона делают страны-поставщики Кавказско-Каспийского суперрегиона зависимыми (в той или иной степени) от себя. И в политическом отношении тоже. Стационарные магистрали (трубопроводы) привязывают экспортеров нефти к потребителю сильнее мобильных (танкеры), которые легче и дешевле перенаправить.

Следует отметить, что элиты многих северокавказских народов в числе своих стратегических ориентиров рассматривают проекты транспортной интеграции с другими регионами (в том числе и соседнего зарубежья) и мировым экономическим пространством. Это стало общей тенденцией стратегического планирования региональных элит российского Кавказа.

В связи с проблемой транспортной интеграции, на наш взгляд, уместным будет рассмотреть связанные с ней две структурно-экономические модели. Одна из этих моделей - транзитно-сервисная, другая - транзитно-замещающая.

Первая приводит к тому, что страны, выполняющие транзитно-сервисные функции, превращаются из субъектов различных коммуникационных проектов в объектов по отношению к ним. Но такая функция для столь неординарных наций как кавказские, чревата не только окончательным разрушением надежд на создание самодостаточной экономики (хотя бы аграрно-индустриального типа), но и разрушением культуры, традиционного стереотипа поведения. Поэтому политическое руководство и элита, например, Грузии совершают ошибку, возлагая большие надежды на принципиальное усиление транзитно-сервисной функции страны.

Наиболее перспективной для Грузии является вторая модель, ориентированная на транзитно-замещающую функцию. И для этого имеются условия. Например, соседний с нашим регионом Иран уже сейчас является «стратегическим экспортером» и нуждается в транспортировке в северном и северо-западном направлениях до 50-60 млн. тонн грузов. Данные грузы представляют собой не столько нефть и газ, сколько полуфабрикаты и готовые материалы, которые могут стать базой для реализации в Армении и Грузии многих циклов производства. Таким образом транзитная функция может быть преобразована в транзитно-замещающую. Довод в пользу такого ориентира аргументируется и тем, что такую модель используют даже многие крупные государства.

Реинтеграционным процессам способствует и активная внешнеэкономическая политика России, стремящаяся к доминированию в экономическом пространстве региона. Аналогов этому в практике немало: Германия экономически доминирует в некоторых балканских странах, не вмешиваясь в их политическое пространство и не применяя «экономическое оружие» для воздействия на их политическую жизнь.

Возможность реинтеграционных процессов связана с актуализацией накопленного исторического опыта мирного сосуществования народов, а также общностью их геоэкономических и геополитических целей.

Большую роль в реинтеграционных процессах играет «исламский фактор». При этом следует учесть, что Северный Кавказ, как лимитрофный регион с конфессионально разнородным населением, естественным образом и в равной мере будет являть собой и часть мусульманской, и часть «иудейско-христианской» цивилизаций. Само по себе стремление быть частью и той, и другой никакую серьезную угрозу интересам России не несет.

Во-вторых, в отличие от Запада, который всегда экономически пассивен в отношении кризисных регионов Кавказа, страны мусульманского Востока проявляют в них высокую экономическую активность - даже в самых «проблемных» из мусульманских регионов России (например, в Дагестане). Идет перехват инициативы у Запада, который запоздало пытается осваивать такие регионы уже после кризиса.

В-третьих, пережив разрушительные реформы, кавказское население, с одной стороны, отторгает либеральные ценности Запада, в которых видит исток своего обнищания, а с другой - отторгает и «безбожные» левые идеи. Но «свято место пусто не бывает» - происходит обращение к спасительным ценностям ислама, который становится как бы синонимом «цивилизации бедных».

В-четвертых, страх национальных движений перед глобализацией, угрожающей самобытному бытию этносов, объективно делает эти движения антиглобалистскими. В такой ситуации именно ислам - «религия предков» - выступает как средоточие всех тех оппозиционных сил, которые сегодня борются за сохранение человеческого достоинства перед наступлением информационного общества, которое всех нас сделает придатком политических манипуляторов.

Религиозно-политические лидеры, встав во главе национальных движений, вооружившись идеями исламской солидарности, способны к преодолению сугубо националистических принципов таких движений. Нынешнее доминирование подобных принципов может быть нейтрализовано в случае ощущения общей для всех нацменьшинств РФ угрозы.

В трудах отечественных геополитиков, пожалуй, наиболее емко негативный момент исламского фактора был освещен Вадимом Цымбурским. Он следует геополитической традиции деления цивилизаций на онтологические антиподы - евразийские и евроатлантические, представлениям о «хартленде» и «римленде». И указывает: политический ислам (исламизм), действуя изнутри против государственности евразийских цивилизаций России, Китая, Индии, «волей или неволей, содействует сползанию мира к евроатлантической униполярности». Исламисты своими разрушительными действиями (терроризм) дают подтверждение «мнимой необходимости в глобальном жандарме» и обоснование «карательных походов евроатлантических воинств в инокультурные регионы». Поэтому, делает вывод политолог, «суннитский политический ислам сегодня - это на самом деле агентурный ислам, объективно работающий на Запад, выступающий теневым партнером униполя».

Следует признать, что дезинтеграционные процессы, начавшиеся с рубежа 1980-1990-х годов, в кавказском регионе (как и в других «национальных окраинах» бывшего СССР) были обусловлены прежде всего фактором национального самоопределения. При этом важно осознание того, что этот фактор порожден не нищетой, культурной отсталостью и другими причинами социального характера, которые обусловливают лишь формы, динамику и некоторые другие параметры данного явления. Об этом однозначно говорит сам ход событий, происходивших в Европе в конце XX - начале XXI века. Они являют собой весьма широкий диапазон форм реализации национального самоопределения: от успеха национально-автономистских движений в весьма благополучной Великобритании (восстановление через референдум упраздненного еще в 1701 году национального парламента Шотландии) до государственного распада культурной Чехословакии («бархатный развод»).

Однако увлечение социальным детерминизмом в объяснении движений к национальному самоопределению опасно при выработке геостратегии. Таким образом, национальное самоопределение должно восприниматься не как положительное или отрицательное, а просто как естественное явление. С ним в геостратегии необходимо считаться и своевременно решать проблемы, возникающие на его почве, упреждать кризисы и тем более конфронтацию и антагонизм. Вполне естественным следует считать и такой способ реализации данного стремления как национально-территориальное размежевание с образованием автономий (республик, областей, округов, районов). Пример Европы показывает, что в таком процессе - при умелом его направлении - ничего угрожающего безопасности страны нет: территориальные автономии Азорских островов в Португалии, Шотландии, Уэльсе и Северной Ирландии в Великобритании, Корсики во Франции, Аландских островов в Финляндии и т. д. - лучший тому пример. Видеть в каждом территориальном размежевании «разрушительный сепаратизм» - значит упрощать реальную природу сложнейшего общественного явления.

Анализ процессов политической реинтеграции в пространстве Кавказа необходимо осуществлять с позиций системного и комплексного геостратегического подхода. Такой подход должен включать в себя принятие во внимание множество факторов, в частности геополитических, геоэкономических и геокультурных. Политическую реинтеграцию можно рассматривать как объективный процесс преодоления «структурной анархии» современных международных отношений, вызванной распространением национализма, этнорелигиозного радикализма и ксенофобии. Необходимым условием такой реинтеграции является признание общих ментальных и духовных ценностей и культурных норм. Среди других предпосылок нужно назвать геополитическую заинтересованность в экономическом сотрудничестве. Успешность реинтеграционных политических процессов позволит народам с разной этнической идентичностью мирно сосуществовать друг с другом в условиях растущей глобальной взаимозависимости.

Выявление интеграционного потенциала региона невозможно осуществить без осмысления, осознания и концептуализации опыта политической дезинтеграции. Начало дезинтеграционным процессам положил распад Советского Союза. Во многом именно этот негативный опыт делает актуальным вопрос о «собирании» региона в общую геостратегическую целостность.

Процессы современной дезинтеграции проявляются на разных уровнях: межгосударственном, межрегиональном, внутрирегиональном (деятельность национальных и этнических движений, призывающих к политической локализации и сепаратизму). Ключевыми политическими факторами, влияющими на дезинтеграционные процессы, являются отрицательная динамика межгосударственных отношений ведущих государств региона - России и Грузии. Также необходимо учитывать превалирование культурно-ментальных и лингвистических соображений у ключевых социальных и политических акторов (гуманитарной интеллигенции, бюрократии, духовенства) над экономическими интересами этнических групп и наций в целом.

Дезинтеграционные процессы в геостратегическом пространстве Кавказа реализуются в виде этнополитической иерархизации. Такая иерархизация выстраивается посредством выработки представлений об автохтонности того или иного этноса (с помощью этноистории), стремления к повышению территориального статуса или к созданию национальной автономии и т. п., а также внутренней и внешней делегитимизации правящих элит. Их недостаточная легитимность частично компенсируется в морально-психологическом отношении созданием сетей внутрирегиональной кооперации (по линии «непризнанных» государств или отдельных этносов), а также инструментальным использованием международных организаций, вовлеченных в процессы урегулирования межэтнических и социальных противоречий. Возможность реинтеграционных процессов связана с актуализацией накопленного исторического опыта мирного сосуществования народов, а также общностью их геоэкономических и геополитических целей.