ЕВРАЗИЯ - Геостратегические вызовы кавказского вектора: «да» и «нет» интеграционных процессов

Не секрет, что у кавказцев-мусульман (в первую очередь молодежи), уставших доказывать свою лояльность российским властям, исламофобская политика «силовиков» и СМИ давно вызывает уже не протест, а отторжение от российского государственного и культурного пространства. Более того, в глазах радикализирующихся российских мусульман-северокавказцев их собственное государство теряет самоценность. Россия все более рассматривается лишь как придаток-сателлит «сатанинской Америки» не только в войне против ислама и мусульман, но и в стремлении ассимилировать малые народы.

Между тем, в геополитике, как известно, действует извечный принцип «свято место пусто не бывает»: в итоге место России в политической жизни Грузии уверенно заполняет Турция.

Однако, у России нет ресурсов Запада, а стало быть, нет и десятков и сотен лет на конфронтацию с миллиардным исламским миром. В масштабном цивилизационном столкновении с ним у России нет шансов выжить. И не только потому, что исламский мир обладает крупнейшими людскими, сырьевыми и финансовыми ресурсами, но и, это главное, огромным духовным потенциалом и пассионарностью. Именно он и определяет итог навязываемой войны цивилизаций.

Необходимость политической реинтеграции Западного Кавказа базируется на осознании того, что кавказские народы «обречены жить вместе». Между тем, акты декларативной интеграции, осуществляемые «сверху» на уровне государственных бюрократий, не сыграли значимой роли в каких-либо процессах на Кавказе. Кроме того, они отражают подлинные устремления региональных элит, в том числе и этнократий Западного Кавказа. Подобные устремления проявились в практике инициированных «снизу» межэтнических структур нацдвижений, которая указывает на их потенциал в данном направлении.

Первая такая структура интеграции на почве панкавказской идеи - и, в то же время, первый очаг сепаратизма на Северном и Западном Кавказе - возникла в Сухуми, где 25-26 августа 1989 года собрались представители национальных движений абазин, абхазов, адыгейцев, ингушей, кабардинцев, черкесов и чеченцев (по 10 человек). Их форум был объявлен 1-м съездом горских народов Кавказа, на котором было объявлено о создании Ассамблеи горских народов Кавказа (АГНК). Тогда же был принят и устав этой организации. Сепаратистский курс этой организации продолжился и в последующие годы. В ее декларации 31 мая 1991 года уже говорилось: «Горскую республику, аннексированную в результате оккупации и физически ликвидированную, признать де-юре. Входившие в ее состав народы Кавказа оставляют за собой право на ее восстановление». В том же году Ассамблея была переименована в Конфедерацию горских народов Кавказа (КГНК), а еще позднее определение «горских» было изъято из официального наименования организации в целях расширения состава участников организации. Окончательное название организации - Конфедерация народов Кавказа (КНК).

2 ноября 1991 года «конфедераты» провозгласили начало «процесса восстановления суверенной государственности горских народов Кавказа», а свою организацию - «правопреемником независимой Северо-Кавказской Республики ("Горской республики"), образованной 11 мая 1918 года». Напомним, что упомянутая Горская республика была провозглашена (в ходе Первой мировой войны при поддержке Османской империи и Германии) с официальным объявлением о выходе из состава России. Это обстоятельство вызвало отторжение идей «конфедератов» в карачаево-балкарском национальном движении, которое изначально ориентировалось на (союзный, а затем - российский) Центр. Поэтому структуры этого движения отказались войти в состав Конфедерации, признав ее деятельность сепаратистской. За несколько лет руководство КГНК перешло на откровенно авантюрные методы политической борьбы.

Следует отметить, что деятельность «конфедератов» получала негласную поддержку со стороны тогдашних руководителей правоохранительных органов страны. Характерный эпизод начала активной фазы грузино-абхазского конфликта: 20 августа 1992 года руководством Конфедерации издается указ, в котором говорилось: «Всем вооруженным формированиям Конфедерации пробиваться на территорию Абхазии любыми методами. Объявить город Тбилиси зоной бедствия, при этом использовать все методы, включая теракты».

Очевидная поддержка радикалам из руководства КНК со стороны тогдашнего руководства силовых структур РФ диктовалась прагматичными соображениями. Во-первых, в данном случае - использование добровольческих ресурсов Конфедерации в Абхазии, которая, в свою очередь, должна была в отношении Грузии сыграть «балансирующую» роль. Во-вторых, адыго-абазо-абхазская группировка КНК умело использовала «вайнахские ресурсы» КНК для решения собственных этнополитических задач, главной из которых было создание в Причерноморье подконтрольной территории. После того, как Абхазию удалось оторвать от Грузии, и такой черноморский плацдарм для рывка в «мировое сообщество» был создан, идея панкавказской интеграции для этой группировки потеряла свою актуальность. Лидеры адыго-абазо-абхазских нацдвижений моментально «забыли» о воссоздании Горской республики за счет отрыва российских автономий и объявили об ориентации на Москву.

Мотив понятен: желание обрести российский военный щит на случай второго (явно губительного для малочисленных абхазов) столкновения с соседом по Ингури. Вполне логичным, в этой связи, было то, что после первой чеченской кампании в сепаратистских кланах Чечни и Ингушетии возобладала прогрузинская ориентация. Потеря «вайнахского ресурса» существенно ослабило внешнеполитический потенциал позиции Абхазии.

Здесь следует отметить, что внутренняя слабость Грузии не позволяет рассматривать ее как надежного партнера в построении новых реинтеграционных политических систем. Структурная нестабильность продолжает оставаться особенностью политического ландшафта Грузии, начиная с момента провозглашения независимости в 1991 году. За это время военные конфликты привели к образованию на ее территории двух сначала непризнанных, а потом частично признанных государств (Абхазии и Южной Осетии), которые вместе составляют примерно 15% территории страны.

Кроме того, вплоть до парламентских выборов, прошедших 1 октября 2012 года, в Грузии со времен коммунистических выборов 1990 года не было конституционной и предсказуемой передачи власти. Каждая смена власти приводила к кризису и гражданскому противостоянию. Вместо конституционных процедур произошли две революции или два переворота - называют их в Грузии по-разному, в зависимости от предпочтений противостоящих друг другу политических сил. Первый внутриполитический кризис привел к длительному периоду анархии государственного управления, второй - стал причиной напряженных отношений между Тбилиси и Аджарией. Однако даже в тех регионах, где политическому контролю Тбилиси никто не бросал открытый вызов и где суверенитет республики никогда не ставился под сомнение, центральное правительство не смогло адекватно контролировать правопорядок и обеспечивать безопасность собственных граждан.

В свое время президент Грузии Михаил Саакашвили воспринимался как представитель нового поколения, не связанного с номенклатурой прошлого. Однако исторический опыт периода независимости Грузии свидетельствует: каждый президент полностью отрицает заслуги своих предшественников и демонстративно ставит себя в оппозицию по отношению к прошлой политической риторике, в значительной степени сохраняя при этом в неизменности используемые политические методы и меры.

Подобный сценарий политической легитимации действующей власти реализовывается и сейчас, когда происходит смена режима Саакашвили. Сложная политическая ситуация в стране дополняется продолжающимся экономическим кризисом - даже с учетом неформальной занятости и теневой экономики доходы большей части населения страны стабильно ниже прожиточного минимума. Поэтому Грузию часто определяют как «слабое государство» или даже «несостоявшееся государство».

Что же касается России, то до сих пор подвижек в государственно-политической интеграции не наблюдается. Некоторые российские политологи видят основную причину проблемы дезинтеграции российско-грузинского пространства в «синдроме державности» («имперском синдроме»). Между тем, в геополитике, как известно, действует извечный принцип «свято место пусто не бывает»: в итоге место России в политической жизни Грузии уверенно заполняет Турция.

Кроме того, начиная с середины 1990-х годов, США проводят на постсоветском пространстве политику «геополитического плюрализма» с целью, чтобы Россия не восстановила свою роль «неоимпериалистического гегемона», и политическая самостоятельность Грузии является для США одним из гарантов того, что Россия таким гегемоном не станет.

После «пятидневной войны» 2008 года Россия полностью «потеряла» Грузию, а с ней, с одной стороны, и гораздо более протяженный, нежели у России, береговой выход на Черное море и соответствующие морские коммуникации, а с другой - приемлемый доступ к наземными транспортным коммуникациям, выходящим в Турцию и через нее - в Европу, на Ближний Восток и все Средиземноморье.

Несмотря на, казалось бы, создавшееся безвыходное положение, при анализе возможностей реинтеграции следует исходить из того, что реинтеграционная направленность присуща цивилизационным ориентирам как Грузии, так и России.

При этом не стоит забывать и позицию самого Запада, которая в сложившейся ситуации может сыграть на руку. Западный правящий класс, особенно европейская его часть, вовсе не однозначен по вопросу принятия той же Грузии в «европейскую семью». Стало очевидным, что ЕС не способен «переварить» даже последний десяток вступивших в его состав чисто европейских стран (государства Балтии и бывшего «соцлагеря») и, мягко говоря, далеко не горит желанием ускорить прием Украины, многих балканских стран, не говоря уже о Турции. В таких условиях торопиться с принятием кавказской страны (ассоциативный ряд негативных образов, сопряженных с понятием «Кавказ», перечислять излишне) европейцы, конечно, не будут и подавно.

Через интеграцию же с сопредельными грузинскими регионами в это же пространство могут, так или иначе, включиться и регионы Северо-Западного (российского) Кавказа. Для этого - что в интересах России - достаточно будет дать регионам больше свобод в сфере внешних связей. Сейчас основным препятствием к этому является то, что российское современное внешнеполитическое мышление впитало в себя принципы, утвердившиеся в Европе в XVII-XIX веках, в т. ч. о национальном государстве как единственном субъекте международных отношений. Во многом это является следствием того, что российской элите свойственна трактовка национальных интересов как интересов государства (а на практике - государственной бюрократии), а не общества.

Россия должна стремиться к сохранению многовекторной геостратегической реальности. Мультивекторная геополитическая реальность не только естественна лимитрофному региону, которым и является Западный Кавказ, но и, при надлежавшем ее учете в практике, полезна России. Она в целом совпадает с давней установкой российской дипломатии, которую она пыталась реализовывать в 1990-е годы. Данный ориентир также отвечает российским национальным интересам. Наконец, следует еще раз подчеркнуть важность учета ментального фактора в геостратегических разработках относительно не только рассматриваемого региона, но и Кавказа в целом.

Очевидно, что на протяжении более чем двух веков Кавказ интегрировался в состав России экономически и социокультурно. Эти связи в постсоветский период ослабли, быстро выветриваются (ослабление роли русского языка у новых поколений, а вместе с ним и культурного влияния), но они сохраняются в большей степени, чем несут с собой восточные или западные каналы социальной коммуникации. Иными словами, у России приоритетные объективные (географические, геополитические, геоэкономические и геокультурные, исторические) предпосылки для развития интеграции и поддержания стабильности. Однако в условиях процессов становления глобального порядка многое будет зависеть от субъективного фактора - стратегии и гибкой тактики Российской Федерации во внешней и внутренней геополитике.

Предлагаемый евроатлантистами вариант интеграции Западного Кавказа предусматривает трансформацию геоэкономического, геополитического и геокультурного пространства региона под непосредственным контролем и патронажем США. Однако приоритетом внешнеполитического участия США является необходимость обеспечения безопасности стратегически важных нефтепроводов и нефтяных месторождений. В этом геополитическом контексте роль Грузии как проводника евроатлантизма продолжает оставаться значительной, но ее структурно-политическая слабость не позволяет развивать реинтеграционные процессы на основе варианта евроинтеграции, предлагаемом грузинскими правящими элитами.

Альтернативой евроатлантизму является усиление внешнеполитической роли России, ее отказ от декларативности в сфере выработки геостратегических целей, а также институциональная нацеленность на выстраивание прагматичной линии взаимоотношений со всеми государствами и международными субъектами геостратегического пространства региона.