ЕВРАЗИЯ - Семья как сюрреализм

Семья как сюрреализм

В привезенном в Москву спектакле Жана-Батиста Тьере исподволь сплетаются Запад и Восток, явное, грубое, нарочитое с тайным, подсознательным

Внезапно напавшая на Россию мода на «Анну Каренину» просто вынуждает вплести в толстовский контекст и спектакль «Невидимый цирк» Жана-Батиста Тьере и Виктории Чаплин. Точнее, атиконтекст. Все счастливые семьи похожи друг на друга? – да нет, конечно! Здесь не сработали предрассудки: рождённый в семье парижского рабочего и дочь Чарли Чаплина, четвёртый ребёнок в семье, с детства учившаяся танцу и музыке, потому как мечтала стать клоуном, познакомились в конце бурных во Франции 60-х годов, с тех пор не расставались.

Нужно ли нам понимать, как крутится кофейный столик, похожий на стол на спиритическом сеансе, зачем Викторию поглотило огромное зелёное чудовище, и почему она спустя два сновидения оказалась живой и в цветочном горшке?

Трудно представить в такой семье, где муж - клоун-иллюзионист, а жена-акробат-хамелеон, какую-нибудь банальнейшую ссору из-за разбитой чашки. К тому же рюмки и фужеры у Виктории не бьются, а при прикосновении к ним палочки звонко хрустально поют. А если Жан-Батист захочет шагнуть за порог, то в растерянности разведёт руками: так много у него чемоданов! Какой собирать? Есть и гобеленовый, и чёрно-белый, где зебра живёт, и фруктовый, с крышки которого может вдруг соскочить ягода и отправиться маэстро прямо в рот…

Ладно, дети, Аурелия и Джеймс выросли уже давно и у каждого своя цирковая труппа, вслед за родителями едут они в Москву, Аурелия со своей ораторией, а Джеймс – с симфонией, а как домочадцев всех разделить?! Тут и маски, распевающие оперные арии, и живая – не картонная Эдит Пиаф, и хор клонов Жана-Батиста, и голубь, и утки… А любимого кролика Жана-Луи, который превращается по просьбе Жана-Батиста то в белую лошадку, то в дым, то в ушастое эскимо, и тем более не разделишь, от грусти вообще испариться может.

Жан-Батист Тьере, его снимал сам Федерико Феллини в фильме «Клоуны», считает себя сыном Утопии. Спектакль, сотворённый им и Викторией на двоих, то распадается на отдельные территории-номера, эдакие лоскутки цветного одеяла, то вновь предстает перед нами как переплавленный, очень тёплый целостный сюрреалистический мир. Правда, пристрастий к пионерам психоанализа эти двое не питают, тут всё больше по дарвиновской части…

Виктория то легким движением руки перебросит назад фалды роскошного барочного платья и превратится в лошадку, то оживит колёса велосипеда, и замашут они крыльями, как бабочки… А Жан-Батист как просто посмеётся над всеми этими «вытесненными желаниями» и «раздвоением личности»: в его волшебном морском чемодане рыбы не то что раздваиваются, они производят на глазах у зрителя многочисленное потомство.

Кто-то сравнивает «Невидимый цирк» Тьере и Чаплин с нашими детскими снами, только растолковывать их почему-то не хочется. Нужно ли нам понимать, как крутится кофейный столик, похожий на стол на спиритическом сеансе, зачем Викторию поглотило огромное зелёное чудовище, и почему она спустя два сновидения оказалась живой и в цветочном горшке?

Внезапно появляться и исчезать – этот приём характерен и для выдающегося французского кукольника Филиппа Жанти, в одночасье с Тьере-Чаплин посетивший Москву со своим «Болилоком». В его спектаклях, как и в «Невидимом цирке», такие явления народу – это не технарство, а смысловая составляющая. Раз зрителю «снятся сны», то их герои и должны являться из ниоткуда и внезапно, соткаться, говоря по-булгаковски.

Петер Корнель в своей книге «Пути к раю. Комментарии к потерянной рукописи» о родоначальниках сюрреализма отозвался так: они наудачу кружат по городу. Тут, кажется, тоже много построено на автоматизме, фланируют они по сцене как на экспериментальном поле.

Сам Жан-Батист любит говорить, что предпочёл бы вообще создать в жизни лишь один спектакль и всю жизнь его совершенствовать.

Номера Жана-Батиста и Виктории еще оттого так сочетаются, что на нём всегда мажорная комическая маска экстраверта, на ней – трагическая. Если он работает, улыбаясь и для нас, то Виктория на сцене живёт совсем неинтерактивно, абсурдно, как Алиса из Страны Чудес, как будто для себя. Её взгляд не ищет поддержки зала, лицо отрешенно, потусторонне. Она не боится повиснуть на канате вниз головой, цепляясь за него лишь пальцами ног, может и умереть, ведь на миру и смерть красна: прольётся из её груди не клюквенный сок, а бесконечная алая лента, что явно противоречит закону жанра, потому что в игру-то мы уже включились, и публичную смерть награждать аплодисментами ох как не хочется.

Его фиглярство можно сравнить с чёртиком, выпрыгивающим из старой дедушкиной табакерки, для Виктории балаганчик явно не по мерке. Разноприродность их характеров поначалу заставляет недоумевать, ведь у него подручные и тумаков получают, и подшучивает он над ними несколько фривольно, а Виктория работает ювелирно, графически изысканно, как китайский каллиграф.

В «Невидимом цирке» как-то исподволь сплетаются Запад и Восток, и даже «инь» и «янь», явное, грубое, нарочитое с тайным, подсознательным, всё вмещается в эту блистательную феерию: комедия дель арте, думательные велосипеды, собранные будто по схемам Сальвадора Дали, правда, без пресловутой кружки горячего молока, китайские праздники с появлением божественных драконов… Виктория выдрессировала их так, что запрягает их в свою повозку. Не зря их знают повсюду в мире: от Пекина до Нью-Йорка.

Впервые французские зрители увидели их спектакль в Авиньоне в 1971 году, он назывался «Цирк бонжур». Многие годы труппа в основном гастролировала в других странах, и вот весной 2007 года артисты покорили всех своим «Невидимым цирком», сыграв его в парижском театре Дю Рон-Пуэн.

Сам Жан-Батист любит говорить, что предпочёл бы вообще создать в жизни лишь один спектакль и всю жизнь его совершенствовать. Что ж, это объясняет его творческий метод: не стремясь объять необъятное, изучить прежде всего самого себя.

Вот вам рецепт их семейного счастья: их разум не спит, а души настроены тонко, как камертоны.

Валерия Олюнина