Осмысление исторического материала, связанного с конституированием в исламе доктринальных направлений радикального толка позволяет выявить общезначимые механизмы социальной мобилизации в целом и политической мобилизации в частности.

При этом под мобилизацией (политической и социальной) в исламе мы понимаем тот способ (включая социальные механизмы его практического применения), которым поведение людей организуется и направляется на решение тех задач и достижение тех целей, которые ставит перед собой исламский радикализм как политическая идеология.

Суть дела, как представляется, заключается в том, что в исламе существует богатая традиция использования религиозно-мировоззренческих конструктов в политической практике, когда доктринальные предписания встраиваются в контекст целей и задач текущей политики, то есть фактически используются в качестве идеологем.

Факторы, благодаря которым такое становится возможным, могут быть разделены на несколько видов.

Первый представлен собственно доктринальной спецификой ислама. Речь идет о том, что изначально базовые мировоззренческие постулаты предполагают формирование у верующих особого отношения к миру. Базовыми мировоззренческими постулатами в данном случае являются положения о природе (причинах, сущности) мироустройства и существования определенного порядка в обществе. Сюда же относятся положения, объясняющие природу власти в обществе, а также положения, проясняющие, в чем заключается назначение верующего в мире, в чем сам смысл его существования.

Так, существует каноническое утверждение о невозможности произвольного вмешательства индивида в миропорядок и декларация невозможности для верующих организовать жизнь общества и соответственно власть в нем по своему усмотрению, если на это нет «санкции» одобрения высшего авторитета, каким является Бог. Эти положения сочетаются с постулатами о том, что такое вмешательство становится не только возможным, но и необходимым, обязательным для верующего в случае нарушения предустановленного свыше (Богом) порядка.

В результате изначально в сознании адептов формируется в общем-то простая семантическая схема мировосприятия, которая функционирует на уровне архетипа: мир, в том числе и общество, совершенны по воле Бога, всякое несовершенство общества (зло и несправедливость в нем) привносятся людьми (неверующими, верующими неправильно и верующими неискренне). Отсюда вытекает вывод о том, что борьба с кафирами является смыслом истинной веры.

Таким образом, изначально семантическая схема восприятия мира содержит мобилизационную установку.

Вторая группа факторов, обеспечивающая общественно-политическую мобилизацию в исламе, связана с практикующимися в нем формами коллективизма и нормами общежития.

Продолжение вышеобозначенной логики восприятия мира на уровне мотивации социальной активности выглядит следующим образом. (Здесь следует оговориться, что под мотивацией социальной активности в соответствии с существующей традицией мы понимаем побуждения к действию, под мотивационной установкой – соответствующие устойчивые нерефлексивные поведенческие реакции, объединяемые в упорядоченные стереотипные схемы действия, которые в исламском радикализме закрепляются еще и нормативно).

Истинно верующий не всегда может дать оценку относительно соответствия окружающих его явлений общественной жизни божественному замыслу и правильному мироустройству. Отсюда возникает необходимость апелляции к знатокам – улемам, осуществляющим своеобразную «экспертизу». Их авторитет снимает личную, индивидуальную ответственность. И тогда индивид в своих действиях отвечает только перед религиозными авторитетами за полное и точное исполнение их предписаний (рядовой верующий, а в политическом плане рядовой гражданин мусульманского государства – в радикальном его понимании – не несет личной мировоззренческой и правовой ответственности перед Богом подобно тому как это имеет место, скажем, в христианстве). Он несет ответственность перед «посредниками» между ним и Богом.

Таким образом, формируется изначальная установка восприятия, снимающая мировоззренческую и правовую личную ответственность за совершенные поступки. Такая установка отсылает к авторитету внешнему по отношению к действующему индивиду. Что, кстати сказать, находит широкое закрепление и в процедурно-нормативном строе мусульманского права – фикха.

И, наконец, третий вид факторов относится исключительно к политико-правовому опыту радикализма. Совет улемов в принятии решений никогда не персонифицируется, он выступает от имени общины в целом перед теми же самыми ее членами. При этом само понятие уммы – общины единоверцев – помимо собственно реальной приходской, скажем сельской общины – джамаата, трактуется еще и в метафизическом смысле. Умма – общность мусульман, проживающих на данной территории, в данном государстве, в регионе и даже в мире в целом.

Таким образом, рядовой верующий как отдельный индивид ничего не значит в мире общественно-политических отношений, он только член различных по масштабу, но единых по религиозной принадлежности (а фактически по политико-идеологической платформе) общин: от реальной, обнаруживающей себя в повседневном существовании, до ассоциативных общностей духовно-идеологического плана.

В свою очередь условием вхождения индивида в общину, условием признания его со стороны последней в качестве полноправного члена становится демонстрация лояльности, солидарности. А такая демонстрация предполагает в качестве обязательного условия исполнение предписаний ее религиозных авторитетов. И коль скоро таковые авторитеты выступают с требованиями и притязаниями политического характера, то и политическая мобилизация осуществляется через своеобразную ассимиляцию индивида общиной и общины ее авторитетами.

Таким образом, из трех обозначенных групп факторов складывается механизм социальной и политической мобилизации адепта в исламском радикализме. Спецификой такой мобилизации служит своеобразное растворение индивидуального начала в общине единоверцев, общине как реально существующей форме коллективизма, так и в общине как духовной, политико-идеологической ассоциации. При этом именно в радикализме достигает своего пика своеобразный «феномен представительства», когда сама община персонифицируется в ее авторитетах, они представляют ее и в сакральном, и в политико-практическом плане.