Известно, что далеко не каждая географическая зона мира может быть квалифицирована как геополитически значимая, поскольку далеко не везде наблюдается не только особая, но и вообще какая бы то ни было динамика межгосударственных взаимодействий. Может иметь место и своеобразная адинамия. Как правило, это имеет место в своеобразных «геополитических пустынях», где отсутствуют сколь-нибудь важные политические, экономические, стратегические проблемы, которые заставляли бы «местных» акторов и внерегиональных игроков вступать в особые взаимоотношения (неважно какие: сотрудничества или конфликтности), т. е. реализовывать свои внешнеполитические ориентации и, тем самым, отстаивать свои интересы, особым образом взаимодействовать на определенной «площадке».

Поэтому и границы какого-либо геополитического региона могут быть достаточно размытыми, нечеткими, весьма подвижными, а конфигурация этого региона (как правило) постоянно меняется в ходе истории. Говоря в общем, геополитический регион должен пониматься не иначе, как центр действия, влияния и уравновешивания, где обстоятельства мира вовлекаются, чтобы быть переосмысленными и преодоленными в качестве фактора ситуации. Регион - как бы месторазвитие геополитики, поэтому он имеет собственное мировое качество, и с ним может соотноситься весь мир. Отсюда вытекает, что регион не совпадает с географическими границами.

Политико-географическое же деление мира или районирование соответствующих регионов внутри него - это не более, чем результат каких-то уже произошедших геополитических сдвигов, выпавший «кристалл» геополитических ферментаций, имевших место на том или ином уровне организации международной системы.

Данный тезис требует уточнения. Во-первых, это касается всех сегментов мирового пространства: а) основных элементов его «несущей конструкции» (геостратегических регионов, собственно геополитических регионов, субрегиональных «единиц», великих и крупных региональных держав, многие из которых имеют статус «стержневых» государств своих цивилизаций); б) неосновных его элементов, которые могут как соединять вышеназванные «единицы», быть связующими звеньями между ними (так называемые «регионы - ворота», локальные «точки» в пространстве, выполняющих роль коммуникационных), так и наоборот, создавать барьеры на этом пути («разъединительные пояса», зоны геополитических «разломов», «буферные» регионы/государства и т. д.).

Во-вторых, в различные исторические эпохи или периоды в геополитической ипостаси может выступить практически любая географическая «площадка» (географический регион или страна мира). Это позволяет высказать предложение о «дрейфующем» характере геополитических феноменов, о смене мест их «дислокации». Стало быть, различные по своему типу и конфигурации геополитические феномены могут появиться в различных точках земного шара.

В отличие от политической географии, геополитика имеет дело не только и даже не столько с территорией как таковой, а с более сложной реальностью - с политически-организованным пространством. Не важно, каким именно: «малым или «Большим», хорошо интегрированным или типа «мягкого кластера». А это значит, что в поле ее зрения находятся прежде всего соответствующие внутри- и межпространственные взаимодействия акторов, точнее говоря, многообразные комбинации такого рода взаимодействий, которые выстраиваются по матрице политически значимых территорий, акваторий или даже аэроторий. В зависимости же от того, что является на этих территориях / акваториях предметом интереса «местных» и особенно внерегиональных акторов, как себя позиционируют эти державы, какие они совершают при этом действия в отношении друг друга и т.д., можно говорить о функциях («предназначении») конкретного геополитического региона как сегмента мирового геополитического пространства.

Постараемся это показать на примере Черноморско-Каспийского региона (ЧКР).

Применительно к современной ситуации в ЧКР можно говорить о целом ряде моментов, которые определяют геополитические особенности этой зоны мира, указывают на ее геополитические свойства. Выделим лишь основные - те, которые задают самую динамику ЧКР, делают его привлекательной «площадкой» для геополитического проектирования и стратегического «калькулирования» великих держав и иных акторов глобального уровня, а также ряда крупных региональных «игроков». Таковых, с нашей точки зрения, две. Естественно, что мы начинаем свое изложение с более простой особенности ЧКР.

Прежде всего, напомним, что одна из аксиом геополитики гласит: если возникает ситуация, когда контроль некогда всесильной державы над каким-то «Большим политическим пространством» или значимым его сегментом слабеет, а то и вовсе прекращается (например, в результате «имперского перенапряжения» какой-либо великой державы), т. е. когда в этой зоне возникает своеобразный «силовой вакуум», то моментально к ней возникает интерес других держав, которые обладают необходимым потенциалом и возможностями для того, чтобы установить здесь свой контроль или, по крайней мере, попытаться это сделать. Таким образом, мы имеем дело со своеобразным законом «заполнения геополитической пустоты».

Нечто подобное произошло с Советским Союзом и его колоссальной сферой влияния. С исчезновением этого «колосса» произошел серьезный сдвиг силовых полей, повлекший за собой возникновение в ряде зон Евразии «мягких кластеров» (выражение Збигнева Бжезинского), т. е. регионов «без Хозяина». Очень быстро оказалось, что на этих территориях, которые до недавнего времени находились под тотальным политическим контролем (а большей частью - и юрисдикцией) Москвы, есть что делить, на что претендовать и по поводу чего соперничать. «Набор» здесь обычно традиционен: это территории или акватории с континентальными шельфами, это контроль над стратегически важными сегментами пространства и коммуникациями, это доступ к жизненно важным ресурсам и возможность их неограниченного потребления, это влияние в определенных зонах мира, это обеспечение престижа и т. д.

И в зависимости от того, оказались ли совместимыми интересы новых «претендентов на наследство» или нет, между ними и стали выстраиваться соответствующие взаимоотношения: сотрудничества или конфронтации. Если использовать всем известные аналогии с Оттоманской и Австро-Венгерской империями, распад которых породил острейшие региональные кризисы и обусловил возникновение сложнейших «узлов противоречий», то вполне можно говорить о начавшемся разделе «советского наследства» (в широком смысле слова) со всеми вытекающими из этого последствиями. И нигде он так рельефно не проявился, как в ЧКР. Но при этом оказалось, что рецессия некогда советского, а затем российского влияния в этой зоне мира не привела ни к возникновению полного вакуума, ни усилению суверенитета «освободившихся» территорий (в виде новых независимых государств), т. е. здесь началось проникновение именно внерегиональных акторов.

Помимо раздела «советского наследства» в буквальном смысле слова (прежде всего это касается объектов хозяйственно-экономической и военной инфраструктуры), который не мог не вызвать соответствующую конкуренцию «местных» акторов, оказалось, что в ЧКР есть, по меньшей мере, еще несколько весьма значимых геоэкономических и геополитических проблем, вокруг которых и по поводу которых «местные» и внерегиональные акторы выстраивают сегодня систему межгосударственных отношений как «по горизонтали», так и «по вертикали».

Основными среди них являются следующие проблемы:

а) буквально на глазах ЧКР превратился из заштатной «мировой провинции» в исключительно важный перекресток мировых хозяйственно-экономических связей как в широтном, так и меридиальном направлении; приобрел особую значимость контроль над действующими транспортными «коридорами» и обеспечение их нормального функционирования в выгодном для внерегиональных игроков плане, а также преференции в реализации проектируемых «коридоров»;

б) в аспекте энергетической безопасности стран Запада особую значимость приобрела проблема беспрепятственного доступа (прежде всего через территорию Кавказа) к нефтяным и газовым ресурсам Каспия и их освоение;

в) с этим связан вопрос организации и обеспечения бесперебойного транзита углеводородов и иных жизненно важных ресурсов в Европу (а в последнее время и в Азию) по разным схемам;

г) определение целого ряда сложных международно-правовых вопросов, касающихся ситуации в Черноморском и Каспийском бассейнах: статус Каспийского моря и создание режима функционирования Каспия как уникальной водно-транспортной системы; обеспечение нормального функционирования морских и речных пространств (дунайской водно-транспортной системы, черноморских проливов, а также решения вопросов в Азово-Керченской акватории); определение статуса военных флотов России и сил НАТО в черноморской акватории;

д) вопросы доступа к урегулированию внутренних сецессионистских конфликтов и кризисных ситуаций в государствах Причерноморья и Южного Кавказа, борьба за лидерство в «командах» международных посредников и в «сообществе» заинтересованных держав; резкая актуализация проблемы эффективного миротворчества в регионе, а также вопроса о «судьбе» непризнанных государств (по косовской схеме или, наоборот, по логике отказа от нее).

Как мы видим, с потерей «советской прописки» ЧКР вовсе не стал некой territoria nulis или «геополитической пустыней», непригодной для развертывания крупных операций - неважно, каких именно: военных, инвестиционных или иных. Как раз наоборот: ЧКР стал весьма значимым регионом мира, поскольку оказалось, что в зоне, некогда практически монопольно контролировавшейся «Империей Кремля», сосредоточен огромный ресурсный потенциал. В свете же той установки, которую от имени либерального Запада некогда очень четко сформулировал небезызвестный Фрэнсис Фукуяма («Войны будущего возникнут по вопросам распределения и контроля над жизненно важными ресурсами, и это будут по преимуществу «потребительские войны»! - говорил он), ясно, что безучастных к использованию и разделу этих ресурсов не нашлось. Более того, доступ к использованию и установление контроля над столь нужными Западу и Востоку ресурсами ЧКР стал желанным призом для «победителей» СССР в Холодной войне, превратив ЧКР в объект вожделения со стороны «сильных мира сего».

Однако прежде всего обстановка в этой зоне мира определяется сегодня беспрецедентным усилением роли энергетического фактора в вопросах «Большой политики» и перестройкой генеральных направлений транспортных коммуникаций. Хотя, справедливости ради следует все же отметить нарастающую борьбу внерегиональных держав на поле международного посредничества в урегулировании замороженных сецессионистских конфликтов (особенно это касается Приднестровья и Нагорного Карабаха). О чем конкретно идет речь?

Первым делом отметим очевидный факт: мир стоит на пороге острого энергетического кризиса из-за истощения запасов основных энергоносителей - нефти и газа. Поэтому стремительно нарастает борьба за контроль над нефтегазовыми провинциями. Учитывая то, что везде, кроме Персидского залива и Каспийского бассейна, добыча нефти сокращается (и это при огромной зависимости стран Запада от дешевой нефти, быстрый отказ от которой просто невозможен), проблема каспийской нефти и, соответственно, вопросы «нефтяной дипломатии» на Каспии, выходят на первый план.

Каспийский регион хранит непочатые резервы нефтегазовых ресурсов (а здесь есть еще и богатейшие биоресурсы - например, осетровые). Так, только подтвержденные запасы газа здесь превышают 236 трлн. кубических футов. Общие же запасы нефти - не менее 60 млрд. баррелей (некоторые экспертные оценки еще выше - называется даже цифра 200 млрд. баррелей). Главной же проблемой стал вопрос доставки нефти к потребителям: мы видим, какая острая борьба идет за выгодные (для разных государств - выгодные «по-своему») маршруты.

Не случайно в дело идет все, что угодно, акторами используются все возможные средства для того, чтобы отстоять свои интересы. Хорошим прикрытием для их обеспечения являются всевозможные миротворческие акции, так называемые «гуманитарные интервенции» и т. д. Последние, кстати сказать, - весьма удобный повод, позволяющий устанавливать такой контроль, не теряя лица в глазах мировой общественности, к тому же при сравнительно небольших затратах. В этой связи обращает внимание на тот факт, что наиболее «высокотемпературные» зоны современных локальных конфликтов и гуманитарных кризисов совпадают или находятся в непосредственной близости от нефтегазовых районов мирового масштаба и путей транспортировки этих видов сырья на рынки Запада. Сегодня эту ситуацию мы хорошо видим в ЧКР.

Но важен не только энергетический фактор, во многом задающий тон в геополитической динамике ЧКР. Важен и вопрос транзитных территорий/акваторий в Причерноморье и на Южном Кавказе. Ведь уже очевидно, что главные события ближайшего будущего развернутся на пространстве между Западной Европой и Азиатско-Тихоокеанским регионом. Поэтому можно утверждать, что в Евразии резко возрастет роль трансконтинентальных коммуникаций, особенно грузоперевозок. В свое время (со II века до н.э. и вплоть до ΧIII века н.э.) главной магистралью, по которой передвигались товары, деньги и технологии, той зоной, где происходил интенсивный межкультурный обмен, как раз и был путь из Поднебесной в Переднюю Азию. В эпоху Средневековья после перемещения мировых путей из Средиземноморья в Атлантику и начала интенсивного обмена между Европой и Америкой этот уникальный коммуникационно-транспортный коридор с прямым выходом в Причерноморье пришел в упадок. Сегодня он может возродиться, но уже в новом качестве и с сопутствующим потоком инвестиций. Отсюда и усиление значимости ЧКР как транзитной территории.

Учитывая достигнутый уровень торгово-экономического сотрудничества государств Черноморского бассейна и Кавказа, можно выделить каркас геоэкономической системы региона, включающий в себя (условно говоря) два треугольника: «большой» и «малый». В «большой» должны быть включены Новороссийск (основной пункт отправки нефти на европейские рынки), Стамбул как крупнейший торгово-посреднический центр региона (он во многом перенял функции Бейрута как торговой и финансовой столицы Ближнего Востока) и румынский порт Констанца (главные морские ворота в Европу). В «малый» - Бургас (в Болгарии), грузинский порт Поти (второй по значению пункт отправки нефтяного сырья в Европу) и Самсун. Он дополняет такой традиционно важный для Турции и всего Причерноморья торгово-экономический центр, как Трабзон.

Все это делает ЧКР весьма значимым сегментом мирового геополитического пространства, на котором начинают вести активные «игры», «торг», совершать «маневры» различные внерегиональные акторы, прежде всего, естественно, великие державы. И не только они. Но есть и вторая геополитическая особенность зоны «Черноморье - Каспий», которая во всей своей рельефности стала проявляться в условиях постбиполярного мира. С нашей точки зрения, она даже более важна, чем первая, которая носит скорее геоэкономический, нежели собственно геополитический, характер. Что мы конкретно имеем в виду?

Как показывает мировая практика, в геополитическом отношении особенно уязвимы те регионы «без Хозяина», которые подпадают под категорию «территория-маргинал». Для населяющих их народов характерна подверженность различным (попеременно следующим одно за другим) культурно-политическим влияниям, исходящим из разных центров силы. Стоит ли удивляться в этой связи тому, что такого рода регионы всегда отличаются повышенной энергетикой (естественно, не всегда позитивной). Выражаясь словами классика американской конфликтологии Джона Бертона, потенциальная конфликтность «глубоко укоренена» в истории проживающих здесь народов, как бы «вмонтирована» в их историческую судьбу. И время от времени эта негативная энергия внутрирегиональной и внутригосударственной конфликтности вырывается наружу. В условиях отсутствия одного строгого арбитра эта конфликтность может порождать тяжелые последствия, может производить грандиозные сдвиги силовых полей.

Анализ актуальных ситуаций, как впрочем и любой серьезный ретроспективный анализ, показывает, что это имеет место в том случае, если регион оказывается в зоне межцивилизационных взаимодействий, стало быть, сам по себе не является однородным образованием. Что здесь имеется в виду? Обратимся за помощью к классику Самюэлю Хантингтону. Под цивилизацией он понимал предельно широкую (в плане охвата) общность людей культурного порядка, большую «семью», в которой есть глава - так называемое «стержневое» государство. Именно оно в качестве старшего члена семьи поддерживает своих «родственников» и обеспечивает порядок в «доме». Если геополитически истолковать эту идею-образ американского ученого, то получим следующее утверждение: «В зарождающейся глобальной политике стержневые государства главных цивилизаций занимают места двух сверхдержав периода «холодной войны» и становятся основными полюсами притяжения и отталкивания для других стран. Здесь возникают цивилизационные группы, в которые входят стержневые государства, страны-участники, родственные в культурном плане меньшинства, проживающие в соседних странах».

Если продолжить эту мысль Хантингтона, то нельзя не прийти к выводу: государства вообще предпочитают вступать в отношения с теми, кто имеет с ними культурное «родство», а не с теми, с кем у них нет никакой культурной общности. Следовательно, те регионы, в которых отсутствуют «стержневые» государства и которые представляют собой зоны цивилизационных «разломов», всегда обладают потенциальной конфликтностью, и нужно лишь определенное стечение обстоятельств, чтобы накапливающаяся здесь негативная энергия вырвалась наружу.

Что можно сказать по этому поводу применительно к ЧКР?

С распадом Советского Союза и Pax Sovietica в ЧКР, по сути дела, вновь обозначился геополитический рельеф той зоны мирового пространства, которую первым подверг пристальному анализу крупнейший представитель британской геополитики начала ХХ века Джеймс Фейргрив. Он назвал ее «crach zone» и описал это пространство как сеть мелких, политически слабых и экономически зависимых «буферных» государств, находящихся между Хартлендом и приморскими странами; как сеть, которая тянется от Финляндии к Балканам, проходит через Турцию, Иран, Афганистан, и уходит дальше на восток. Как полагал Фейргрив, она даже захватывает Сиам и Корею.

Спустя почти три десятка лет Николас Спикмен выделил в Евразии так называемую «концентрическую зону», располагающуюся между евразийской континентальной массой (Хартлендом) и Великим морским путем. По его мнению, она включает в себя Западную и Центральную Европу, страны Ближнего и Среднего Востока, затем Тибет, Китай и даже Восточную Сибирь, опускаясь на юг - к Индийскому и Бирмано-Сиамскому полуостровам. Эту «гигантскую материковую кайму», «буферную зону конфликта между континентальными и морскими державами», зону противостояния великих сил Моря (США) и Суши (СССР) он назвал Римлендом. Достаточно присмотреться к его геополитической модели мира 1944 года, чтобы увидеть место в ней ЧКР. Он располагается в западном сегменте Римленда.

В более поздний период эта зона именовалась по-разному: так, классик американской политической географии Ричард Хартшорн называл ее зоной перманентной геополитической нестабильности в Восточной Европе от Балтики до Адриатики («shatter zone»); знаменитый французский геополитик Жанн Готтман именовал «приливно-отливными землями» (в том смысле, что находящиеся здесь государства постоянно меняли свою государственную принадлежность). Иногда этот сегмент мирового пространства еще называют «поясом Анстеда».

Не вдаваясь в историко-научные подробности, отметим, что в современных условиях между двумя «Большими политическими пространствами» - ослабленной, значительно уменьшившейся территориально, но все еще очень крупной по размерам Россией, с одной стороны, и объединенной и расширяющейся на восток Европой, с другой, - вновь возникло промежуточное геополитическое пространство. Оно протянулось, по сути, от Балтики до Центральной Азии, а черноморско-кавказский сегмент образует его важнейшее звено. Если использовать старый, подзабытый геополитический термин, можно говорить о том, что в этой зоне мира вновь прорисовался контур «Великого Лимитрофа».

Этот важный вопрос в отечественной литературе актуализирован Вадимом Цымбурским, который в качестве одной из конститутивных черт для современной России назвал ее отделенность на западе от романо-германской Европы (родины либеральной цивилизации) поясом народов и территорий, примыкающих к этой «коренной» Европе, но не входящих непосредственно в нее. Этот промежуток между европейским «очагом» модернизации, или мир-экономики Запада и русской цивилизационной платформой он назвал «территориями-проливами» (stream-territories).

Нельзя не согласиться с основным посылом этого автора, когда он подчеркивает, что нынешней российской элите надо как можно быстрее освободиться от политической мифологии типа «возвращения в мировое сообщество цивилизованных народов», «скорейшего вхождения в общеевропейский дом» и т. д. Исходя из этого, отправной точкой любых наших геополитических стратегий, по меньшей мере, на ближайшие десятилетия должно стать признание и приятие того факта, что с согласия или даже по инициативе самой России пространства, долгое время предоставлявшие ей доступ к «коренной» Европе, к Балканам и Среднему Востоку, сейчас актуализировались в новом качестве «проливов», отдаляющих нас от всех этих участков мирового «приморья» и, прежде всего, от Европы. В этом смысле правы те эксперты, которые подчеркивают нарастающую значимость Беларуси как относительно устойчивого моста из России на Запад среди нестабильных и/или недружественных государств «Балто-Черноморской зоны».

И тем не менее. На западной и южной периферии границ России все явственнее возникает перспектива создания нового «санитарного кордона». Пока он не может рассматриваться как единое пространственное целое, поскольку объективно разрывается присутствием в этой зоне нескольких «чужеродных» фрагментов, а именно: государств-союзников России - все той же Белоруссии и Армении, а с недавнего времени и Узбекистана, самой России («в лице» калининградского эксклава), находящихся в сфере культурно-политического влияния России Крыма и Юго-Востока Украины, а также пророссийски ориентированных квазигосудартв ЧКР (Приднестровья, Абхазии, Южной Осетии и Нагорного Карабаха). И все же, перспектива появления этого «санитарного кордона» вокруг России вполне реальна, тем более, что нет отбоя от желающих выступить в качестве «организаторов» этого геополитического строительства.

Согласно определению Александра Дугина, «"Санитарный кордон" представляет собой территорию государств и народов, которая располагается между двумя крупными геополитическими образованиями, чей союз или обоюдное вхождение в Большое Пространство могло бы составить опасную конкуренцию заинтересованной державе (ранее Англии, сегодня США). Страны "санитарного кордона" как правило являются одновременно причиной конфликтов двух континентальных держав, причем их геополитическая самостоятельность де факто невозможна, и поэтому они вынуждены искать экономической, политической и военной поддержки на стороне. Сущность политики третьей крупной геополитической силы в данной ситуации состоит в том, чтобы сделать из "санитарного кордона" зону напряженности между двумя близкими Большими Пространствами, провоцируя эскалацию конфликта через дипломатическое влияние на правительства "промежуточных стран". Самым радикальным вариантом "санитарного кордона" является положение, при котором "промежуточная" страна стремится к полной независимости от обоих континентальных соседей, что на практике означает превращение в колонию третьей "далекой державы"». Здесь трудно что-либо добавить к точной мысли известного российского геополитика. Уточним лишь, что в нашем случае речь идет не об одной «промежуточной» стране, а о целом «ансамбле» таковых, и искать третью «далекую» державу не приходится. Она уже не преминула о себе заявить (речь идет о «хорошем» нашем знакомом - США).

Но это только одна - чисто геополитическая - сторона дела. За этим скрывается куда более серьезный момент, а именно: культурно-цивилизационный аспект проблемы «Великого Лимитрофа». Объясним свою позицию.

Как мы уже сказали, строительство нового «санитарного кордона» вокруг России охватывает, прежде всего, зону «Черноморье - Каспий». Но всю ее можно (и следует) рассматривать как нечто единое целое - как «территорию-маргинал». Не будем говорить прописные истины, но все же напомним читателю, что эта зона мира отличается чрезвычайным разнообразием в этническом, лингвистическом и конфессиональном плане. Практически все образующие его (как географическую «площадку») государства являются «многосоставными» образованиями, отличаются достаточно гетерогенным составом населения, принадлежат к разным цивилизационным / субцивилизационным «плитам». ЧКР (особенно в своем черноморском сегменте) - это место «встречи» и «выяснения отношений» между тремя великими империями прошлого. Ведь именно здесь находятся лимесы (неустойчивые окраины) Оттоманской, Австро-Венгерской и Российской империй. По этой причине ЧКР всегда отличался повышенной энергетикой (причем, не всегда позитивной). По этой же причине он и сегодня «обречен» оставаться конфликтогенным регионом.

Взять, к примеру, Кавказ. Российский политолог Андрей Зубов отмечает в этой связи: «Сложнейшая мозаика Кавказа не могла не порождать войны и междоусобицы. Их результатом становилось подчинение всех противоборствующих сторон какой-либо внешней силе, заинтересованной в государственной стабильности, наводившей на Кавказе порядок и по мере сил строго его контролировавшей». Менялся только конкретный список «усмирителей»… Почти два столетия этим «усмирителем» (но одновременно и «устроителем») в регионе была Российская империя, затем СССР. В то же время «смутные времена» в регионе наступали тогда, когда внешняя власть исчезала или теряла (по разным причинам) интерес к местным делам. Тогда на Кавказе воцарялся хаос, начинались междоусобицы, развязывались локальные войны. Но разве не то же самое происходило здесь недавно? Разве возникновение в этой зоне мира пояса нестабильности не сопровождало процесс ослабления некогда могущественной «Империи Кремля», и разве появление кровавых внутренних конфликтов в новых независимых государствах Кавказа не было результатом ее стремительного распада? Для нас ответ очевиден - только в новых исторических условиях «фронт» этой нестабильности расширился и охватывает сегодня едва ли не весь ЧКР.

Но не все так просто. Внешний «патронаж» со стороны сильного Соседа давал и весьма специфические последствия. Дело в том, что длительное пребывание тех или иных народов ЧКР под этим «патронажем», а значит, и зависимое положение существовавших здесь государственных и квазигосударственных «организмов» от внерегиональных сил приводило к тому, что на одной и той же территории возникали сферы культурно-политического влияния различных держав, имело место своеобразное «маятниковое движение» в развитии проживавших здесь народов (от одного влиятельного Соседа к другому, и наоборот), к тому, что пребывание сильных соседних держав постепенно кристаллизовалось и переходило в этосы местных народов, что делало их культурные различия весьма существенными.

Это хорошо видно на примере такой уникальной рубежной зоны, как Крым. Если вдуматься в особенности геополитического положения этого субрегиона ЧКР, то невольно приходишь к выводу, что на протяжении столетий и даже тысячелетий они определялись общностью судьбы поживавших здесь народов с мировыми евразийскими государствами и империями. А их было немало: Афинский морской союз, империя Александра Македонского, Римская и Византийская империи, Тюркский и Хазарский каганаты. Затем эстафету приняли Монгольская империя (Золотая Орда), Киевская Русь и Великое княжество Литовское, Османская и Российская империи. Свыше пяти столетий Таврида развивалась под влиянием культуры Древней Эллады, более трех веков - Древнего Рима, тысячелетие - под влиянием Византии, около 300 лет - под покровом Османской империи и 200 лет - Российской / Советской империи. Здесь оставили свой след Херсонес и другие города-государства, Скифия и Боспорское царство, генуэзские города-колонии с черноморской столицей в Кафе (Феодосии), княжество Феодоро и Крымское ханство, для которых Таврида стала «месторазвитием» культур. С нашей точки зрения, это очень убедительный пример.

Сформулированный нами выше тезис можно проиллюстрировать и на примере отдельно взятой страны. Возьмем, скажем, такие страны Причерноморья, как Молдова и Украина. Начнем с первой.

В современной Молдове, которая представляет собой расколотое сецессионистским конфликтом (проблема Приднестровья!) государство, ретивые западники и атлантисты ведут жаркие дебаты о том, как бы быстрее и с максимальным для себя успехом интегрироваться в ЕС и НАТО, хотя любому серьезному аналитику понятно, что без Приднестровья (а вступление в ЕС сегодня возможно, только если граница ЕС пройдет по Днестру) приведет к исчезновению Молдовы и растворению ее в пространстве Евросоюза и Румынии. Урегулирование же приднестровского конфликта приведет Молдову к ЕврАзЭС, но уже в качестве независимого государства, т. е. позволит сохранить ее суверенный статус. Значимость ЕврАзЭС для Молдовы в том, что это, прежде всего, пространство экономики и безопасности. Культурно же Молдова продолжает оставаться пространством взаимодействия культур (главным образом, европейской и славянской). Поэтому хочет ли она того или не хочет, Молдова должна занять особое место в ЕврАзЭС. Это государство, в котором должна быть найдена форма взаимодействия многих экономических механизмов и преодолено противоречие этих культур. Значит, государство ЕврАзЭС - для Европы и европейское государство - в рамках ЕврАзЭС. Ближайшее будущее Молдовы - в ее основном статусе в ЕврАзЭС и Европе. Что касается более отдаленного будущего, то оно в будущем Евразии, а будущее Евразии в единстве Европы и нынешних стран СНГ.

Основная проблема многих современных политиков в Молдове, как, впрочем, и значительного сегмента общественного мнения в этой республике в том, что они не понимают, что есть современная Молдова. Бессарабия, которой так гордятся жители Правобережья, есть не что иное, как часть территории средневековой Молдовы. Однако в 1990 году, когда возникла современная молдавская государственность, этого средневекового государства уже не было. Нынешняя Молдова - это новое государство, которое имеет свои исторические корни, но не более того. Реально современная Молдова - не более чем пограничная территория ареалов расселения европейцев, славян и тюрков. И то, что некоторые ретивые западники провозгласили себя наследниками средневековой Молдовы, еще ничего не означает. Ибо всякое исчезнувшее реально существует только в нашем воображении: если мы не наполним это воображаемое реальным смыслом, современная Молдова станет такой же частью истории, какой была средневековая Молдова.

Но наиболее интересен в этом плане, все же, портрет Украины. Многие перипетии ее современного развития можно понять, только учитывая ее местоположение на перекрестке культурных влияний, в аспекте межцивилизационных взаимодействий. Украина является страной, глубоко «расколотой» в культурно-цивилизационном отношении. И «раскол» этот пересекает Украину по диагонали «Харьков - Днепропетровск - Одесса». Он делит всю Украину как бы на две части, одну из которых условно можно назвать «польской Украиной», а другую - «русской Украиной».

Что касается «русской Украины», то с самого начала массового заселения этих территорий порядки здесь были общероссийские. Достаточно сказать, что до революции на этой территории 90 % всех сел управлялись общинами. Именно на востоке и юге Украины в ХIХ века начались интенсивная урбанизация и индустриализация. В больших городах, с их гимназиями и университетами, с самого начала доминировал русский язык. Историческая специфика повлияла и на ментальность восточных украинцев, и на их отношение к России, связи с которой в этих краях (после ХVII века на востоке и ХVIII в. на юге) никогда не прерывались.

С «польской Украиной» все не так просто. Под польской короной вся она была лишь в середине XVII века. А позже история разделила эту часть как минимум на три региона, в каждом из которых по сей день сохраняются свои традиции, особая ментальность населения, специфическое отношение ко многим проблемам страны и даже к вопросам ее внешнеполитической ориентации.

Первый регион: земли Гетманщины, занимающие северо-восточную часть Украины, от Днепра до «русской Украины», т. е. до нынешних Сумской, Харьковской и Днепропетровской областей. Сначала эти земли находились в вассальной зависимости от Московского царства, а затем были самоуправляющейся частью Российской империи - вплоть до 1785 года. На этой территории сохранялись украинская автономия и украинские традиции, не было общинного землевладения, а крепостное право утвердилось одновременно с ликвидацией Гетманщины. Больших городов здесь было намного меньше, чем в «русской Украине» (по сути, только Киев, да еще, пожалуй, Чернигов и Полтава). Ментальность жителей этого региона, несомненно, отлична от ментальности населения Слобожанщины, Донбасса и юга, с одной стороны, и Правобережья - с другой.

Второй регион: земли, входившие в состав Польши до ее второго раздела и ставшие в 1795 году частью Российского, а затем Советского государства. В его составе они были до 1991 года. Во многом поведение жителей этого региона напоминает поведение левобережных украинцев. Но здесь большая, чем на востоке, концентрация малых городов и соответственно шире распространена, так сказать, местечковая психология. Крестьяне здесь, прежде чем познакомиться с крепостным правом по-русски, узнали, что такое крепостничество по-польски. А это не могло не сказаться на ментальности правобережных украинцев.

Третий регион: земли Галиции и Волыни, жители которых неоднократно меняли подданство. От Киевской Руси эти земли отделились еще в ХIII веке Галиция вплоть до прихода туда Красной армии вообще жила отдельной от «большой Украины» жизнью. С середины указанного столетия она оказалась в составе Польши. С 1596 года там утвердилась греко-католическая церковь, признающая авторитет Рима. После первого раздела Польши в 1772 году регион перешел под управление австрийской короны. А после Первой мировой войны Галицию вновь захватила Польша.

Очевидно, что традиции, обряды и привычный уклад жизни галичан разительно отличаются от таковых в «русской Украине» и в чем-то напоминают правила и нормы поведения западноевропейских провинциалов. Русский язык и русская культура для многих поколений галичан были чуждыми. К православию здесь относились враждебно, поддерживать братские отношения с Россией не желали.

Во многом подобна судьба Волыни. Правда, в ХIХ веке Волынь была в составе Российской, а не Австрийской империи. Но после Рижского договора 1921 года она вновь оказалась в составе Польши. Своя история у Закарпатья, а также у Северной Буковины (правда, здесь проживает небольшой процент жителей страны и большого влияния на судьбу всей Украины эти регионы не оказывают).

Какое отношение все это имеет ко дню сегодняшнему? Ответ: имеет, и самое прямое. Достаточно присмотреться к результатам всех выборов, прошедших в Украине начиная с 1991 года. Несложный анализ показывает, что они четко разделяют Украину по обозначенной линии. Все это говорит только о том, что, хотя и существует (во многом формально) украинское государство, но единой украинской нации пока еще нет.

Однако мы отвлеклись. Возвращаясь к нашему основному «сюжету» (геополитическим особенностям Черноморско-Каспийского региона), подчеркнем еще один момент: ни сам факт «многосоставности» большинства входящих в ЧКР государств, ни мозаичность региона в этническом отношении, ни особенности его местоположения на стыке культур и цивилизаций не являются достаточным основанием для объяснения чрезвычайно высокого уровня конфликтности, буквально захлестнувшей ЧКР в период после окончания Холодной войны. Никакого фатализма, с нашей точки зрения, в этом не было.

Яркий пример тому Средиземноморье - регион, отличающийся на протяжении веков особым этнорелигиозным и культурным многообразием, не меньшим чем на Кавказе, в Крыму или на Балканах. Здесь резкая дестабилизация обстановки всегда происходила исключительно в периоды столкновения стратегических интересов геополитических игроков Востока и Запада (в канун Первой и Второй мировой войны, после роспуска «Варшавского договора» и т. д.). В остальное же время диалог религий и культур, как правило, вполне обходился и без кровопролития. Фактором, усиливающим потенциальную конфликтность, переводящим ее из латентной формы в открытую, является вмешательство третьей (внерегиональной) силы или сразу нескольких сил.

В той ситуации, которая сложилась в ЧКР после окончания Холодной войны, мы видим тот же вариант развития событий. Поэтому понять, что сегодня на самом деле происходит в ЧКР, можно только проанализировав тщательным образом взаимоотношения в треугольнике «Европа - США - Россия».