Блестящий анализ тупика классического либерализма, данный Александром Дугиным, предполагает глубинное противоречие между «свободой от…» и «свободой для…». «Свобода от…» требует отсутствия внешней и внутренней силы, тех самых «звездного неба и нравственного закона внутри нас», - иначе какая же это свобода. В русском варианте «свобода от…» - это своеволие. У этого слова явно негативный оттенок. От своеволия до произвола лишь смена приставок и окончаний.

«Свобода от…» требует строго детерминированного мира. Неслучайно понятие либерализма возникло в Англии, где Ньютон создал свою космогонию, в которой Вселенная - нечто вроде огромной бесконечной комнаты, в несуществующем углу которой стоят огромные часы, отсчитывающие одинаковое для всех время.

Мир, в котором торжествует либерализм, огромен и плосок, как шахматная доска.

И если продолжить сравнение между игрой в шахматы и игрой в свободу, то можно увидеть немало интересных аналогий. Мир либерализма строго поделен на белые и черные поля. В нем действуют фигуры: от пешек, которыми жертвуют, до королей. Внутри этого мира каждый свободен от чего-либо, но… в пределах установленных правил.

Хочешь - играй в свое удовольствие, рвись в ферзи, жертвуй направо и налево… В итоге ты получишь мат и будешь перемолот жерновами суровой необходимости.

Хочешь, изучай дебюты, корпи над разбором партий, проводи ночи не с прекрасной подругой, а с деревянными болванчиками. В итоге ты поставишь кому-то мат.

Но уязвленный побежденный сам начнет корпеть над разбором партий и изучением дебютов. В итоге на доске начнут повторяться одни и те же ходы, либо позиции, ведущие к одним и тем же ходам. Ничья!

Яркий умница Капабланка еще в золотые годы классических шахмат озаботился перспективой «ничейной смерти» этой древней игры.

А вот в сценарии либералов «ничья» не предусмотрена. У них сверкающим итогом видится именно триумф.

Но, увы… Внезапно в мир вошли компьютеры и суперкомпьютеры. Они-то и убили шахматы, достигнув предела, и «свобода от…» оказалась всего лишь одним из вариантов, который может быть просчитан, проанализирован и оценен. В известных «Записках» о мелком петербургском чиновнике нищий философ утверждал, что большинство пасует перед логикой таблицы умножения «дважды два - четыре». Сам-то Парадоксалист полагал, что если уж на то пошло, то и «дважды два пять - премилая иногда вещица».

«Дважды два четыре» убило своеволие либералов.

Вот же дилемма: ты свободен лишь в мире таблицы умножения, ибо более сложный мир, который ты в принципе не в силах понять и принять - прямая угроза твоей свободе, но с другой стороны - какое же «своеволие при "дважды два четыре"».

Шахматы пали жертвой этого противоречия.

«Дважды два четыре» со всем прочим на него нанизанным, как-то: алгоритмами, кодированием, алгеброй логики и прочей заумью - создало суперкомпьютеры, перед которыми бессилен даже чемпион мира под числом Иуды.

Стали предприниматься попытки модернизировать шахматы. Появились «быстрые шахматы», разноцветные шахматы, шахматы с дополнительными фигурами.

Словно отражение реального мира возникла в этих шахматных новеллах проблема с разнопольностью (чуть ли не разнополостью) фигур. Ну, не могут два слона быть, скажем, белопольными, рушится в тар-тарары вся логика игры. Впрочем, говорят, появился (совсем, как в либеральном мире) и вариант «содомитских» шахмат.

Гениальный Фишер, при котором и благодаря которому интерес к игре, этому симулякру либерального мира достиг апогея, предложил «иную игру», так называемые «случайные шахматы». Его бледные копии под копирку, включая тринадцатого чемпиона и конечно же ярого либерала (кто бы сомневался!), «проявили интерес», но как-то вяло. Основной лейтмотив: это будут уже иные, не классические шахматы.

Более века назад, русский писатель Куприн практически буквально описал эту ситуацию в рассказе «Марабу». Сюжет рассказа прост. В зал, где унылые старички, похожие на экзотических птиц марабу, играют в шахматы, зашел жизнелюбивый дилетант, «варвар и еретик» и предложил свои правила игры.

«Марабу» дружно объявили жизнелюба безумцем.

«Сумасшедший!? - сердито закричал я, бешено вскакивая. - Да! Во все времена, во всех случаях всех новаторов, изобретателей, пророков, мучеников науки, философов называли сумасшедшими. Но что от этого изменилось? Я утверждаю, что гамбит Марабу существует! Он разрешает делать ход конем по прямой линии, и, если вы отказываетесь признавать его, - я брошу вам в лицо гласное, громкое обвинение: угрюмые кроты, скрытые трусы, совы, испугавшиеся свежего потока воздуха и снопа солнечных лучей, ворвавшихся в моем лице в мертвую, застывшую атмосферу тления и праха!»

Любопытно, что и ярый сторонник либеральных ценностей Бжезинский назвал свой основной труд «Великая шахматная доска».

Кстати, и подобие «ничейной смерти» было предсказано в «Конце истории» Фукуямы.

Подняться над либеральной черно-белой плоскостью ввысь, сказать «свое великое русское слово, последнее слово мировой истории», экспоненциально приблизиться к великой истине, понимая, что невозможно ее постичь, но можно лишь стать ею - вот предназначение истинной свободы.

А закончить хочется строчками все того же Куприна, герой которого вырвался из окружения взбесившихся «марабу» на волю.

«Свежий воздух улицы любовно принял меня, и, сладостно зажмурившись, я засмеялся высокому солнцу».