В июне известный американский политолог, бывший советник президента США по национальной безопасности Збигнев Бжезинский в интервью немецкому изданию Der Spiegel высказал мнение, что Россия и США уже давно находятся в состоянии «холодной войны», отметив при этом все же низкую вероятность того, что эта война превратится в «горячий конфликт». Следует отметить, что на сегодняшний день это едва ли не единственное честное признание о действительной ситуации, в которой находятся отношения Запада и Российской Федерации. Подавляющее же большинство как американских, так и европейских политиков, несмотря на происходящее на наших глазах осложнение международной обстановки, предпочитает вуалировать отвлеченной риторикой те процессы, за которыми уже более чем ясно различимо начало очередного раунда планетарной дуэли. На любые упоминания о «холодной войне» со стороны России они реагируют как на неловкий «ляп» ребенка, и рекомендуют вместо того, чтобы забивать голову «угрозой с Запада», подумать о правах человека и укреплении демократических институтов внутри страны.

В этой связи, как нам представляется, опубликованная еще в 2008 году статья «Больше палок, меньше морковки» за авторством профессора политологии Майкла Макфола, на тот момент занимавшего должность директора Центра демократии, развития и главенства закона, является до сих пор показательной и актуальной. Весь текст тогда еще будущего, а теперь уже бывшего Чрезвычайного и Полномочного посла США в Российской Федерации посвящен именно развенчанию мифа о новой «холодной войне». В нем Макфол упорно твердит о недопустимости аналогий между тогдашней - читай, нынешней - ситуацией и историческим опытом «холодной войны». Однако аргументы, приводимые политологом по этому вопросу, сами напрашиваются на критику.

Один из пунктов, на который упирает в своем анализе Макфол, - положение о том, что историческим содержанием холодного противостояния было состязание двух различных экономических моделей, претендовавших на универсальность - либерализма и социализма. «Холодная война не возвратилась и не имеет никаких перспектив на возвращение», - пишет он. - «Те, кто взывает к этой исторической аналогии, забывают, что центральной драмой в ту эпоху была идеологическая борьба между коммунизмом и капитализмом. Сегодня Путин не предлагает альтернатив ни рынкам, ни демократии. Скорее, он практикует специфическую форму свободного предпринимательства. Ни действия Путина по внутреннему устройству, ни их общественная защита не предлагают другим странам законную противомодель западным идеям демократии и рынка».

Действительно, историческим «интерфейсом» советского могущества была экономико-идеологическая модель, которую СССР насаждал в зонах своего влияния, и которая во многом служила фундаментом социалистического блока. Однако, для тех, кому знакомы максимы геополитической науки, особенно в ее евразийском прочтении, это далеко не повод списывать все на экономику. Согласно евразийской интерпретации, «холодная война» прежде всего остального представляла из себя вариант геополитического противостояния «цивилизации суши» (СССР) и «цивилизации моря» (США) во всей их характерности. При этом идеологическая борьба была внешним слоем, конкретно-историческим оформлением вечного, фундаментального мотива геополитики, который сам по себе всегда лежит вне сферы идеологии. Из данного положения мы заключаем, что формальное снятие идеологических противоречий не может исчерпать всей глубины конфликта, и принятие Россией принципов рынка еще не означает, что развиться этому конфликту не из чего.

Вторая особенность «холодной войны», о которой упоминает Макфол, - это наличие в мире реальных военных конфликтов, в ходе которых СССР и США косвенно сталкивались друг с другом посредством сил, которые они с разных сторон поддерживали. «Москва и Вашингтон не начинали все эти конфликты, но благодаря своим полномочиям они, конечно же, помогали продлевать многие из них. И это были не только корейцы, вьетнамцы, венгры и афганцы, но десятки тысяч советских и американских солдат. Сегодня, перспектива военного столкновения между российскими и американскими солдатами остается отдаленной», - уверен эксперт.

Казалось бы, это заявление семилетней давности из-за украинского конфликта, который, помимо всего прочего, предполагает и сталкивание интересов США и РФ, должно быть снято с повестки дня не глядя. Однако в том-то и парадокс ситуации, что Соединенные Штаты, всеми правдами и неправдами приведя к власти в Киеве угодный им политический режим, наглухо отрицают не только свое участие в событиях 2013-2014 годов, но и вообще заинтересованность в украинском государстве, кроме, разумеется, стандартных заявлений о совершенствовании института демократии, благе украинского народа и проч. На Украине, утверждает Запад, все было бы «хорошо», если бы не стремление России отнять у нее Крым и Донбасс. «Конфликта» нет, есть лишь «российская агрессия» - твердят западные политологи. А противостоять этой «агрессии» Запад намерен исключительно дипломатическими методами, ни в коем случае не развязывая новую «холодную войну» и уж тем более «горячий конфликт». Может быть, европейские и американские обыватели и ведутся на подобную подачу ситуации, однако из России все видится совершенно иначе.

Кроме того, обратите внимание - сама структура понятия «холодной войны» подразумевает неявный, некоторым образом скрытый или опосредованный характер противостояния. И если учесть серьезнейшую трансформацию, произошедшую и продолжающую происходить на наших глазах в области стратегии и военного искусства, то вести счет солдатам окажется просто глупо. Царствующая эпоха сетевых войн в еще большей степени затушевывает картину конфликта, выводит его в неожиданные области, накрепко сращивая войну с дипломатией, идеологией и общественной практикой. Так что, даже если не учитывать украинский конфликт, опыт «цветных революций», о котором автор презрительно отзывается как о российском параноидальном фантоме, вполне может быть концептуально приравнен к тем конфликтам, о которых он сам упоминает.

И потом, Макфол сам подробно разбирает те аспекты современной политической практики российской власти, которые и рассматриваются большинством отечественных интерпретаторов в качестве предпосылок нового глобального поединка. «За прошлые двадцать лет, они еще никогда не были хуже чем сейчас. Интеграция с Западом больше не является целью российской внешней политики. Вместо этого Путин стремится сбалансировать свою и власть других народов против Запада и Соединенных Штатов в частности. Три вещи вызвали это изменение. Сначала Путин восстановил автократию. Он подорвал власть региональных лидеров России, независимых СМИ, обоих палат парламента, независимых политических партий и подлинного гражданского общества. В то же самое время, он увеличил роль Федеральной Службы Безопасности в управлении Россией и произвольно овладел властью государственных учреждений, типа судов, налоговых инспекций, и полиции для завершения всякой политики. Режим Путина также значительно усложнил возможность работы для американских бизнесменов и неправительственных организаций в России», - отмечает американский специалист с естественным для него осуждением подобной практики.

Далее он пишет: «Американцы, если бы они смотрели российское телевидение, контролируемое государством, были бы потрясены, узнав, что Соединенные Штаты окружают Россию военными базами, разжигая проамериканские революции в странах, граничащих с Россией, и захватывающих российские природные ресурсы». Мы не сомневаемся, что американцы были бы удивлены. Естественно, что им такие вещи в голову не приходят. Ведь ту же самую лапшу, которую американские стратеги пытаются навесить на уши своим зарубежным «партнерам», они вешают и своим собственным гражданам - с той только разницей, что для последних отрезвление наступит гораздо позже, чем для первых.

И что это, если не война идеологий? Что это, как не новая «холодная война»? Точнее, война идеологии с недоидеологией. Потому что если с американской идеологией все предельно ясно - с момента исторической «холодной войны» она не изменилась ни на йоту, - то с российской идеологией до сих пор больше неясностей, нежели определенностей. Впрочем, не будем распространяться на эту многострадальную тему. Лучше ответим на вопрос: почему же мы говорим «да» войне? По той же причине, по которой противник говорит «войны нет». Потому что в нашем случае конец войны не означает мира. Он означает наше окончательное поражение.